Песни китов

Шпаков Владимир

Воображение тоже не сдавалось, вытягивая за волосы Мятлина и летевший с ним интернационал. Оно служило бочкой масла, которую он в спешном порядке выливал на разбушевавшийся океан жизни. Или смерти? Привыкший к образам, мятлинский ум судорожно рыскал в поисках аналогий — тут и держащий небо Атлант всплыл (ни к селу, ни к городу вроде бы), и Давид, выходящий на бой с Голиафом. В роли Давида, понятно, выступала придуманная история с хорошим концом, в роли его противника — безликое мрачное нечто, грозившее стереть в пыль пару сотен человеческих существ. Вот только результат боя пока неясен: попадет камень в

башку Голиафа, не попадет — одному богу известно.

Воспоминание о боге (Боге?), не раз обсмеянном агностиком Мятлиным, тут же обернулось волной покаяния. Зря насмешничал, вот божья кара за дерзость твою! Он даже был готов перекреститься, но отвлек полноватый пассажир, сидевший через проход.

— Эй, мужик! Коньяк будешь?

— Что?! — вздрогнул Мятлин.

— Вижу, тебе не очень… Выпей, полегчает.

Пассажир протягивал поллитровую бутылку. Сдерживая дрожь в руке (я же мужчина!), Мятлин с благодарностью принял подношение. Борясь с желанием тут же отхлебнуть половину содержимого, он великодушно протянул бутылку даме, похоже, впавшей в ступор.

— Декуйю… — она прокашлялась. — Это для меня крепко…

Лишь тогда с чистой совестью он залпом влил в себя грамм сто пятьдесят лекарства от аэрофобии, да и от фобии перед жизнью, если на то пошло.

Дальнейшее помнилось смутно: откачав упавшую в обморок, стюардессы вдруг засуетились, замельтешили, по проходу поехали каталки с закусками и вином, которое разливали, не экономя, лишь бы успокоить обреченных. Мятлин заполировал коньяк бутылкой сухого, с облегчением влившись в общую вакханалию бесконтрольного жранья и неумеренного питья. В другой раз он бы, по обыкновению, отстранился от стада, приникшего к дармовой кормушке, еще бы и поязвил на сей счет, но инстинкт выживания победил, превратив на время записного интеллектуала в частичку общей биомассы. Потом была долгожданная посадка, шатание в предполетной зоне «Пулкова-2», несколько рюмок в баре, перепившаяся пассажирка, снятая с рейса полицией и, наконец, другой самолет, благополучно поднявшийся на высоту десять тысяч метров и устремившийся в юго-западном направлении.

Из второго рейса, где тоже кормили-поили на убой, надо полагать, компенсируя моральные издержки, запомнился лишь бэйджик на лацкане стюардессы. Принимая очередной бокал, Мятлин зацепился взглядом за имя на пластиковой карточке: Лариса. Фамилию он читать не стал, чтобы не нарушать правил очередной игры воображения. Нетрезвый ум, нерезкий взгляд, и вот уже по проходу шагает она, благо фигурка у воздушной служительницы была такая же точеная, да и походка напоминала балетную, когда ногу выносят вперед, немного выворачивая носок. Выработанная в далеком детстве походка сохранилась у Ларисы до самой…

Ни до какой «самой»! Не было смерти, во всяком случае, он не видел ее мертвой, гроб был закрытый, а значит, она вполне могла сменить род занятий, наплевав на тайны жизни и уйдя обслуживать международные рейсы. А что? Вполне в духе времени, вояжи в зарубежье выгодны, а мир сейчас построен именно на выгоде.

— Вот ты чем занимаешься… — грустно усмехнулся бы Мятлин. — Значит, бросила биологию? Похерила генетику, забила на клеточные процессы…

— Похерила! — ответила бы та хлестко (характер — не род занятий, не сменишь просто так). — И забила. А ты недоволен?

Брось, какие, к черту, тайны жизни? Ты же видел совсем недавно чавкающее стадо, что летело с тобой и заедало страх смерти халявной выпивкой и едой! Вот и вся тайна — ларчик, то есть, просто открывается…

— А помнишь, я называл тебя — Ларчик? И говорил, что ты, Ларчик, открываешься непросто…

— Опять играешь словами? Ну-ну. А насчет просто или не просто… Ты и не пробовал открывать.

— Как это? Я думаю…

— По-настоящему не пробовал. И твой вечный антагонист тоже не особо старался. Вы больше занимались собой, пыхтели, как два быка, стоящие друг напротив друга… А на меня вам было, по большому счету, наплевать!

— Нет-нет, начнем сначала! — мысленно замахал руками Мятлин. Это, в конце концов, его игра воображения, значит, и правила игры устанавливает он. Да и вообще это неправда! Он очень хотел открыть ларчик, а если не удалось подобрать ключик, тут не вина его, а беда…

— Лариса… — прочел он вслух шестибуквенную комбинацию на бэйджике.

— Что вам, пассажир? — остановилась обладательница имени.

— А голос другой… — пробормотал Мятлин.

— Чей голос?

— Неважно…

Он взял стюардессу за руку.

— И рука другая — холодная. Все другое!

— Да что с вами, пассажир?! — вырвала та руку. — Не надо вам больше пить!

И пошла по проходу, если приглядеться, совсем не балетной походкой.

В очереди на паспортном контроле он наблюдал усталые серые лица тех, «кто выжил в катаклизме». Впереди оказалась Тереза, сказавшая, что после этой ночи просто валится с ног. И добавила:

— Это Кафка какой-то… Знаете, кстати, что в Праге жил Кафка?

Мятлин усмехнулся.

— Знаю. Я прилетел на конференцию по его творчеству.

Первой обо всем узнала Жаки, выскочившая из включенного ноутбука, как черт из табакерки. Поселившись в апартаментах (Мятлин выбрал вариант с доплатой, чтобы не толкаться среди коллег в гостинице), он подключился к Wi-Fi и ушел в душ. Когда же вернулся, обнаружил тревожно мигавший значок, означавший получение послания.

«Ужжос, ужжос, ужжос! Чуть не расфигачился на своем самолете, и молчит!»

Скорее всего, Жаки выудила новость о самолете из Интернета. Мятлин отстучал ответ:

«Ну, ужас. Но не ужас, ужас, ужас!»

«Ржешь?! Это несмешно!»

«Не смешно — пишется раздельно».

«Пишецца», — встречно поправила Жаки, любившая олбанский извод русского языка. Мятлин тоже мог бы перейти на эту новомодную хрень (дурное дело — не хитрое), однако филологическое достоинство не позволяло падать столь низко.

«Ладно, что хочешь узнать?»

«Не напрудил ли ты в штаны? Если с такой высоты шмякнуцца — по клочкам будут собирать!»

«Сейчас кажется, что нет. Хотя… Жутковато было, конечно».

«Еще бы!»

«Но там было много людей. А скопом, как известно, помирать не страшно».

«Не факт. Помирать всегда не кайф».

«Я, собственно, и не собирался этого делать. Что-то подсказывало: все будет хорошо».

«Все будет хорошо — фуфлыжная истина для нажористых обывателей. А ты вроде как философ?»

«Вроде как. Но все равно изрядно выпил, пока кружили в воздухе».

«Еще бы!»

«Короче, ты хочешь знать правду?»