Песни

Шаов Тимур

Галилей родился в Галилее — Была такая местность на Кубани. Казаки — это ж древние евреи, Предки современного Мишани. Государство древнее Урарту, Ежели сейчас взглянуть на карту, Образовалось из Урюпинска и Тарту, А ур-каган — это правитель из Урарту. Не было Нерона никакого, И Батыя не было, наверно, И вообще — что произошло до Горбачёва, В целом очень всё недостоверно. Нас историки считают дураками, Археологи всегда надуть готовы. Шампольон-то свой Розеттский камень, Небось, купил на рынке в Бирюлёво. История —

не хрен за рубль двадцать, Истории нужна переоценка, Так считали Фукидид и Тацит, Они же — историки Носовский и Фоменко.

Разговор с Богом в переполненном троллейбусе

Дай-дам Дам-дам-дам-тай-дудам Я в троллейбусе убогом Разговариваю с Богом. Вдавлен в хмурую толпу я, Как портянка в сапоги. Говорю я Богу: «Отче, Огради меня от прочих, Оттоптали ноги, руки, Тело, душу и мозги». Дай-дам Дам-дам-дам-тай-дудам Мне под дых ширяют метко, Бьют локтём в грудную клетку, А большущая брюнетка Пышным бюстом тычет в рот. Говорю я ей публично: «Дама, это неприлично! И совсем неэротично, Титьки ваши — третий сорт». Дай-дам Дам-дам-дам-тай-дудам Люди едут не молившись И почти не похмелившись, Друг на друга навалившись, В сердце свой бодун храня. И меня они не любят, Этим душу свою губят. Но лишь бы ты меня любила, Остальное всё — фигня! Дай-дам Дам-дам-дам-тай-дудам Говорю я людям строго: «Не давите мне на ногу, Обратитесь лучше к Богу, Бог — не фраер, Бог простит!» А людей, видать, достало: Богохульствуют устало, Говорят: «Закрой хлебало, Бога-душу раскудрыть». Дам-дам-дам-тай-дудам Все мы люди и, конечно, Все доедем до конечной. Все мы выйдем на конечной, Аккурат у райских врат, И Господь нас спросит: «Дети, Чем прославились на свете?» Что мы Господу ответим — Тем, что пьём по три ведра? Дай-дам Дам-дам-дам-тай-дудам Где кареты, дамы, балы, Беломраморные залы, Пётр Ильич, Фёдор Михалыч, Где «бонжур, пардон, мерси»? Нам осталось только бденье На троллейбусном сиденье, А из прочих развлечений — Мэйсон, Джина и Си-Си. Дай-дам Дам-дам-дам-тай-дудам Но мы довольны, и блудим мы, Иногда ещё едим мы. Не портвейном же единым Вся душа полна у нас! Нет, мы всё же мазохисты, Дураки и пессимисты. Все заслужим мы тернистый Не венец, но унитаз. Дай-дам Дам-дам-дам-тай-дудам

Разговор

с критиком

Он пришёл с лицом убийцы, С видом злого кровопийцы, Он сказал, что он мой критик И доброжелатель мой, Что ему, мол, штиль мой низкий — Эстетически неблизкий, Я фуфло, а он — Белинский, Весь неистовый такой. Возмущался, что я грязно, Своевольно, безобразно Слово гадкое — «оргазм» Безнаказанно пою. «Ты ж не просто песни лепишь — В нашу нравственность ты метишь! За оргазм ты ответишь, Гадом буду, зуб даю!» Я пристыженно заохал, Стал прощения просить. Сам подумал: «Дело плохо, Этот может укусить». Распалился он безмерно, Оскорбить меня хотел. «Ты вообще нудист, наверно! А ещё очки надел! Нет, спеть бы про палатку и костёр, Про то, как нам не страшен дождик хмурый! Но ты засел, как вредоносный солитёр Во чреве исстрадавшейся культуры!» Культуры — Мультуры, Куль-куль-куль-куль, Муль-муль-муль-муль. Вреден я, не отпираюсь. Утопил Му-Му я, каюсь. Всё скажу, во всём сознаюсь, Только не вели казнить. Это я бомбил Балканы, Я замучил Корвалана, И Александра Мирзаяна Я планировал убить. А как выпью политуру, Так сажусь писать халтуру. Постамент родной культуры Я царапаю гвоздём. Клеветник и очернитель, Юных девушек растлитель, И вообще я — врач-вредитель, Приходите на приём! Если есть где рай для бардов — Я туда не попаду. Если есть где ад для бардов, То гореть мне в том аду. А в раю стоят палатки, Всё халявное кругом: Чай густой, а уксус сладкий, И все песни лишь о том, что: Да здравствуют палатки и костёр, Наш строй гуманный, развитой туризм, Ведёт народ к победам ля минор. Всё остальное — ревизионизм. И разгневанный радетель За чужую добродетель На меня за песни эти Епитимью наложил: «Ты обязан, хоть ты тресни, Написать сто двадцать песен О туризме и о лесе, Кровью всё — взамен чернил». Думал я: «Достал, постылый! Чо те надо-то, мужик? Серафим ты шестикрылый, Ну вырви грешный мой язык!» Слушал я, ушами хлопал, А когда совсем устал, То сказал я громко: «Жопа!» Тут он в обморок упал. Но с тех пор в душе покоя нет, И от переживания такого Как-то мне приснился Афанасий Фет, Бьющий Иван Семёныча Баркова. Он лупил его кастетом, Приговаривал при этом: «Я пришёл к тебе с приветом Рассказать, что солнце встало, Что воспитанным поэтам Выражаться не пристало». А Барков просил прощенья, Сжёг поэму про Луку. Вот такое вот знаменье Мне приснилось, дураку.