Песня длиною в жизнь
Шрифт:
Прагматизм Андре несколько успокоил Эдит. Тем не менее она чувствовала себя загнанной в угол.
— Это мне стоит расстраиваться из-за этого! — рявкнула она своему импресарио. — Почему ты так обиделся? Какое это имеет отношение к тебе?
На мгновение она испугалась, что Луи Баррье откажется работать с женщиной, обвиненной в сотрудничестве с неприятелем. Ее сердце сжалось.
— Почему ты не рассказала мне об обвинениях? — голос Лулу звучал уже не гневно, а почти грустно. — Ты мне не доверяешь?
— Хороший вопрос, — сказала Симона. — И он заслуживает честного ответа.
Эдит нахмурилась, но не стала перебивать подругу.
— Правда
— Я думала, все будет еще хуже, если мы начнем это обсуждать, — подтвердила Эдит. Она подошла к Луи и протянула к нему руки. — Если бы я знала, что моя скрытность тебя огорчит, я бы тебе рассказала. Но мне хотелось как можно меньше вспоминать тот ужасный допрос в префектуре. Так что Симона права.
Луи схватил ее за руки. Теперь он выглядел скорее озабоченным.
— Тебя ранили? Унизили?
— Нет. Ничего подобного. Нет. Я ведь ничего такого не совершила. Даже ни разу не спала с немцем.
Она вспомнила, как себя чувствовала, когда ее допрашивал человек с красной повязкой на руке, но ничего не сказала Лулу. Одно дело — демонстрировать слабость перед Симоной, может быть, перед Андре и Маргерит, но в глазах своего импресарио ей очень хотелось выглядеть сильной. Чтобы показать Лулу, как легко она относится к выдвинутым обвинениям, она добавила:
— Я не похожа на Арлетти. Вы все, конечно, знаете фразу, приписываемую ей: «Мое сердце принадлежит Франции, но моя задница интернациональна».
— Все выяснится. Я могу доказать… — заговорила Андре, но Луи, казалось, ее не слышал.
Он крепко держал Эдит за руки и говорил так, как будто в этой комнате были только они одни:
— Ты сможешь покинуть Париж сразу после окончания выступления в «Мулен Руж». Тебе пойдет на пользу южный климат, а во время твоего отсутствия…
— Это… — Андре прервалась, потому что ее, по-видимому, никто не слушал.
— …я позабочусь обо всем, что здесь происходит, — договорил Луи. — Потом я отправлюсь следом за тобой. Но сначала мне надо позаботиться о проведении еще нескольких концертов до двадцать седьмого числа.
Андре мысленно выругалась. Повысив голос, она объявила:
— Слушания в комиссии состоятся в среду, двадцать пятого октября. Повестка пришла сегодня по почте.
— Ну здорово! — вырвалось у Симоны.
Луи отпустил руки Эдит и уставился на Андре.
— Почему ты сразу не сказала об этом?
Она подняла руки и снова уронила их.
— Ты ведь не хотел меня слушать.
— Это еще через десять дней, — заметила Эдит с наигранным спокойствием.
Она чувствовала себя как в автомобиле, который мчится с немыслимой скоростью по гоночным трассам Ле-Мана[48]. Страшное событие надвигалось на нее так быстро, что у нее кружилась голова. Ужас перед допросом, который она так надеялась забыть, окутал все ее тело так же сильно, как тогда, после посещения префектуры.
Разница с сегодняшним днем заключалась лишь в том, что ее секретарь дала свидетельские показания. Впрочем, вряд ли это сыграет какую-то роль. Рациональность не была свойственна многим борцам Сопротивления, обуреваемым чувством мести. А у нее не получалось мыслить прагматично из-за панических атак. Она слышала, что под домашним арестом находился не только Морис Шевалье, был допрошен
— Тебе плохо? — Симона шагнула к ней и, как будто защищая, положила ладонь ей на плечи.
Эдит открыла глаза.
— Все в порядке, — солгала она, тщетно пытаясь отогнать черные звездочки, пляшущие перед глазами.
Однако Эдит стряхнула руку Симоны и, несмотря на головную боль, принялась энергично наставлять своего импресарио:
— Организуйте столько концертов, сколько сможете. Не теряйте времени, Лулу. Я хочу выступать и петь, пока еще возможно.
— Пожалуйста, не беспокойся, — сказал Андре. — Я буду сопровождать тебя и проясню это недоразумение.
— Хорошо. — Эдит помассировала пальцами лоб. — Не хочу больше ничего слышать об этом. Мне обязательно нужно поспать. Момона, подойди ко мне, пожалуйста.
Мысль о том, чтобы лежать в постели наедине со своими демонами, обдумывая эти новости, была еще хуже, чем усиливающаяся мигрень. Эдит махнула рукой в сторону гостей, словно желая отогнать назойливое насекомое.
— Пожалуйста, оставьте нас сейчас. Мне нужен отдых.
— Конечно. Увидимся позже. — Без всякого протеста Андре подхватила сумочку и пальто.
— Я позабочусь о гастролях, — пообещал Луи, направляясь к двери и открывая ее для Андре.
Эдит смотрела им вслед, понимая, о чем сейчас будут говорить Деди и Лулу. О ней. О стратегии, с помощью которой можно было бы обойти запрет на выступление. У нее заболел живот.
— Мне нужен коньяк, — сказала она Симоне.
Комиссия по контролю за представителями творческих профессий заседала в одном из элегантных зданий в центре политической жизни Парижа, в Седьмом округе, недалеко от Национального собрания и Сены. Это был тихий район с несколькими магазинами и барами, на улицах почти не было прохожих, лишь изредка могла проехать машина. Однако пулевые отверстия в стенах зданий свидетельствовали о том, что здесь проходили последние бои между бойцами Сопротивления и немецкими оккупационными войсками, опорный пункт которых находился в военном училище поблизости. Эдит вздрогнула: ей показалось, что здания смотрят на нее пустыми глазницами слепцов.
«Что за странная ассоциация, — подумала она с тревогой. — Надеюсь, члены комиссии будут достаточно непредвзяты, чтобы понять мою ситуацию».
— Здесь, — сказала Андре и остановилась перед двустворчатой дверью. Она указала на медную табличку на стене: «Комиссия находится на втором этаже».
— Спасибо. Я умею читать, — ответила Эдит. Она не хотела выглядеть невежливой, но была слишком взволнована, чтобы быть дружелюбной.
— Не волнуйся, — прошептал Ив и сжал ее руку. — Никто не посмеет навредить Эдит Пиаф!