Песня длиною в жизнь
Шрифт:
Его присутствие не улучшило ее настроения. Ей удалось удержать Лулу и Анри от того, чтобы они ее сопровождали, но Симону и Ива убедить остаться не смогла. В какой-то момент, расстроенная их настойчивостью, она отказалась от попыток переспорить подругу и возлюбленного.
Она могла бы еще принять помощь от Симоны, но желание Ива ее сопровождать было уже выше всяких сил. Случайно узнав от Андре, какая предстоит утром поездка, Ив тотчас решил, что обязательно тоже должен быть там. Он пытался показать себя сильным мужчиной, да, но сейчас это было явно неуместно, так что Эдит поспешила оставить его.
— Мы с Андре пойдем наверх одни, а вы с Симоной ждите
— Я с тобой! — Ее друг со своим южным темпераментом не так-то просто поддавался уговорам. — Переговоры пройдут намного легче, если рядом будет твой защитник.
— Я думала, те дни уже прошли, — пробормотала Симона.
— Правительство только что утвердило избирательное право для женщин, — мягко сказала Андре[51]. — У нас теперь другой статус. Следовательно, руководители всех учреждений будут рассматривать предоставленную женщиной информацию вне зависимости от того, сопровождает ее мужчина или нет.
Эдит восхитилась выдержкой и здравомыслием Андре. Она давно уже потеряла терпение и зашипела на Ива:
— Это мое дело. Ты порой ведешь себя невыносимо. Дальше — ни шагу!
— Почему бы и нет? — Он решил проявить упрямство. — В конце концов, я не кто-нибудь, а тот человек, который собирается на тебе жениться.
— Прости, что? — озадаченно спросила Андре.
— Как? — выпалила Симона.
— Ты с ума сошел? — отреагировала Эдит.
Она возмущенно воззрилась на него, даже не понимая, что ее больше взволновало: его амбиции или отсутствие такта, с которым он демонстрировал их. Даже если бы она не испытывала такой страх перед буржуазной семейной жизнью, он в любом случае все делал неправильно. Боже, это совсем не то место и не то время для предложения руки и сердца! Эдит расстроило, что он такой неромантичный. Или он думал, что она его собственность, раз делит с ним постель?
— Ты говоришь глупости! — рявкнула она.
— Кроме того, я представитель рабочего класса и поэтому могу на равных…
— Оставь ее, — прервала его тираду Симона. Она энергично подергала Ива за слишком короткий рукав пальто, словно этим жестом могла помешать ему последовать за Эдит. — Малышка сделает то, что сочтет нужным. Сама.
Не сказав больше ни слова, Эдит отвернулась и пошла вперед. Она спиной чувствовала взгляд Ива, но тот не последовал за ней. Андре толкнула незапертую входную дверь, Эдит вошла, и тут дверь за ними захлопнулась на замок. С удивлением она заметила, что испытала облегчение. Перспективы предстоящего допроса не были для нее более удручающими, чем спор с любимым.
Строгая служащая велела Андре ожидать на жестком стуле возле входа, пока она проведет Эдит в комнату заседаний. Замечание Андре о том, что она хотела бы кое-что сказать по поводу обвинений, выдвинутых против мадам Пиаф, было проигнорировано. Так что Эдит не оставалось ничего другого, как в одиночестве проследовать за женщиной в помещение, напоминающее конференц-зал. Это была комната площадью не менее тридцати пяти квадратных метров, с высоким потолком, украшенным лепным орнаментом. В ней находился мраморный камин, в котором не горел огонь, и длинный стол в стиле барокко с золочеными ножками. У стола стояли простые стулья светлого дерева, явно взятые из какой-нибудь кухни и не сочетавшиеся с роскошным интерьером. Температура в помещении была как в хорошо работающем холодильнике. Эдит зябко обхватила себя за плечи. Сопровождавшая ее служащая, не произнеся ни слова, покинула зал.
Эдит осталась одна,
— Мадам Пиаф!
Она не заметила, как дверь открылась. Вошли трое мужчин средних лет. Один за другим они прошествовали размеренным шагом. Первый, очевидно, был старшим из них. Они были похожи на судей трибунала высшей инстанции, только без мантий. Мужчины кивнули ей, не меняя выражения лиц, пробормотали официальное «здравствуйте», затем сели, заняв длинную сторону стола и жестом пригласив ее сесть напротив.
Только сейчас она обратила внимание, что с ее стороны стоит всего один стул. Она молча села.
— Вы знаете, почему вы здесь? — спросил старший из мужчин, который, будучи председателем суда, занял место в центре между своими коллегами. Его голос был теплым и дружелюбным, не то что у полицейского во время первого допроса.
Эдит вздернула подбородок.
— Собственно, я не знаю. Концерты, которые я давала в Германии, предназначались моим соотечественникам. Речь никогда не шла о том, чтобы развлекать немцев. Я скорее хотела помочь французам.
— Вас обвиняют в сотрудничестве с врагом, мадам, — заявил мужчина, сидевший слева. — Полицейский, который допрашивал вас в префектуре, подтверждает это обвинение.
— Он был… — сердито начала она, но вовремя прикусила язык. Она, конечно, не найдет здесь поддержки, жалуясь на представителя новой республики. Глубоко вздохнув, она заставила себя успокоиться. Эдит закусила нижнюю губу, глубоко вздохнула и, наконец, ответила:
— Я очень много сделала для французских военнопленных. Благодаря моим концертам удалось собрать много денег для пленников в немецких лагерях и для их семей здесь, во Франции.
— Это нам известно, мадам Пиаф, — сказал господин, сидящий в центре. — Именно поэтому ваше дело не было передано в суд и вы все еще находитесь на свободе.
«Все еще находитесь на свободе…» — эти слова прозвучали для Эдит так же неприятно, как звук плохо настроенного инструмента. Чего хотели от нее эти люди? Им недостаточно запрета на ее выступления, ее хотят посадить? Она не знала, что хуже. Во рту у нее пересохло.
— Я не могу себе представить, что это преступление — заступаться за французских военнопленных. Моя секретарь, мадемуазель Бигар, объяснит вам, господа, что мы пытались спасти жизни…
— Все так говорят, — проронил тот, что сидел слева. — Кроме того, ваша помощница, вероятно, находится под вашим влиянием.