Песня синих морей (Роман-легенда)

Кудиевский Константин Игнатьевич

Все тесней обступали шоссе кучугуры — раскаленные, выбеленные под солнцем до боли в глазах. Горячая жесткая духота иссушала губы и горло, точно потрескавшуюся корку земли, давила на уши, обжигала кожу. Алешковские пески истекали жарой, лежали в желтом, как дымка, зное.

Дорога была завалена сломанными повозками, брошенными пожитками: впереди наших частей брели на восток толпы беженцев. Путь по безводным пескам, по Таврийской степи, — особенно для детей, стариков и женщин, — был нелегок. Об этом свидетельствовали свежие могилы на обочинах, попадавшиеся на каждом шагу. Все чаще встречались отставшие семьи, обессилевшие матери с детишками на руках. Моряки отдавали последнюю воду из фляг, брали детей

и несли по степной дороге. Но такое соседство было для беженцев не менее страшным, чем жажда и зной: за колоннами наших частей охотились вражеские самолеты.

У людского горя на дорогах не было уже ни слез, ни жалоб, ни возмущения — только немая надежда… Потом снова разгорелись бои: немцы теснили наши войска и с севера и с запада. Открытые степи создавали прекрасный оперативный простор для бронетанковых соединений врага: их нечем было остановить. Но зачем об этом рассказывать Иволгину…

Колька долго надеялся, что наши свернут на Скадовск, где он разыщет отца. Но после Чаплинки понял: у отступавших остался по сути единственный путь: к Перекопу.

На Сивашах возводилась плотная многослойная оборони. Сюда стекались, как обмелевшие реки, наши измотанные войска: от Херсона, Запорожья и Приазовья. Их спешно переформировывали, пополняли, вооружали. Солдаты Приморской армии и моряки-черноморцы строили доты, пулеметные гнезда, противотанковые рвы — все то, из чего состоит глубоко эшелонированная оборона. Подвозились морские орудия, устанавливались на перешейках, соединяющих полуостров с материком. Но самое главное, вновь поднимался дух у бойцов, вновь появилась вера, что это — последний рубеж отступления. Разве такую преграду осилят фашисты? Рядом — наши аэродромы, Черноморский флот, свежие морские полки севастопольцев. Наконец-то враг себе сломит шею!

Ранняя осень рябила тусклую воду Гнилого моря, высветливала прозрачной дымкой береговые рыжие кручи, уходящие вдаль, к Арабатской Стрелке. Встречались азовские и каркинитские ветры, и зажатые ими стояли над перешейками брюхатые облака. Ворчали над Сивашами грозы, кропили живительными дождями убитую зноем степь. И степь оживала, свежела, полнилась запахом трав и воскресшей перворожденной земли. Даже окаменевшая соль, которую выпарило за лето немилосердное солнце, вновь обретала свой первозданный запах морей. Навстречу поголубевшему небу опять распускались дикая желтизна молочая, степная ромашка, блеклые поздние маки. Казалось, все вокруг расправляло плечи, вбирало в себя родниковую осеннюю ясность, чтобы встретить грядущий бой с обновленной и девственно чистой душой.

Однако драться на Перекопе не пришлось ни Кольке, ни Лемеху, ни Чирку. В сентябре их отозвали в Бахчисарай, в отдельный матросский отряд неизвестного назначения. Под началом мичмана Рябошапко тронулись они в длительный путь по стране. Керчь, Тамань, Краснодар, Кавказская, Минводы, Махачкала. Морем — до Астрахани, Волгою — до Ульяновска. Вагоны-теплушки, Ладога, Ленииград. И вот после долгих скитаний очутился Колька на Балтике, в поселке со странным названием Лисий Нос, в командирской землянке Андрея Иволгина…

— Да-а, и ты повидал изрядно, — задумчиво промолвил Андрей, когда он закончил нерадостный свой рассказ. — Теперь понятно, почему отобрали именно вас.

— А зачем нас прислали сюда? — спросил недружелюбно Колька. Воспоминания возвратили его в родные места, к Херсону и к Бугу, к Стожарску, которые мечталось после пережитого освобождать самому. — Разве нам не хватало дела в Крыму?

Несколько минут Иволгин молча ходил по землянке. Потом взял лампу, поднес ее к карте и поманил Кольку.

— Взгляни сюда… Видишь линию фронта? Она подошла к окраинам Ленинграда. С начала сентября гитлеровцы беспрерывно обстреливают город, за месяц выпустили по нему около четырех тысяч снарядов.

Даже цели указали артиллеристам, сволочи: Эрмитаж — цель номер девять, Дворец пионеров — сто девяносто вторая, Институт охраны материнства и младенчества — тоже цель, семьсот девятая. Школы, больницы, Зимний дворец, университет, соборы — Исаакиевский и Казанский — все заномеровали, подлецы… Теперь гляди сюда. В районе Ораниенбаума наши удерживают в тылу у немцев плацдарм, — показал на карте Андрей. — Значение его трудно переоценить: вместе с Кронштадтом он оттягивает на себя свыше двух с половиной сотен крупнокалиберных орудий врага. Да и не сладко немцам чувствовать за спиной бригады матросов-балтийцев, морские форты, такие как Красная Горка. Не разгуляешься… скажу прямо: от этого плацдарма во многом зависит судьба Кронштадта и флота, а значит — и судьба Ленинграда.

— Понятно, — оживился Колька, — нас высадят да плацдарм!

— Не торопись: кого туда высадят, когда понадобится, не знаю… Плацдарм нуждается в регулярном снабжении: боезапасом, продовольствием, техникой. Думаю, в дальнейшем туда начнут перебрасывать и свежие войсковые части. Но ты видишь: такое снабжение возможно лишь с моря. Сейчас корабли грузятся в Ленинграде, по Невской губе доходят почти до Лисьего Носа, затем — на Кронштадт и уже оттуда — в Ораниенбаум. Путь этот сложен: немцы простреливают фарватер, плавать по каналу можно, по сути, только в ночное время. Нынешние перевозки не в состоянии обеспечить плацдарм. Вот и появилась естественном мысль: создать дополнительный погрузочный пункт в гавани Лисьего Носа… Теперь соображаешь, зачем вас прислали сюда?

— Значит, грузчиками?

— Это уж кем понадобится, — спокойно рассудил Андрей. — Грузчиками, строителями, саперами, дымзавесчиками.

— И для этого стоило нас тащить через всю страну! — распалился Колька. — Кто-то воюет, ходит в атаки, гибнет и проливает кровь, а мы тут будем командовать «майна» и «вира»? Так?

Андрей задернул шторкою карту, поставил обратно на стол коптящую лампу. Исподлобья взглянул на Кольку, хмуро сказал:

— Слушай, когда ты дрался на Буге, как бы ты оценил человека, который подбросил бы в ту минуту вашей бригаде пяток орудий или два-три танка? Я в белорусских лесах за связкy гранат не пожалел бы Звезды Героя! Под Ораниенбаумом сражаются наши бойцы — у них достает и стойкости, и отваги. Но они нуждаются в снарядах, в горючем, в минометных стволах. Разве нам на границе или вам в бессарабской степи не хватало против немецких танков лишних батальонов? Чем бы там они помогли?.. Как же ты смеешь думать сейчас, что тебе отвели последнюю роль! Ты, знающий цену каждой гранате в бою!

— Это забота тыловиков, интендантов, — не унимался Колька. — А я матрос, и к тому ж, задолжал фашистам. Место мое — на фронте.

— А здесь, в Ленинграде, повсюду фронт. Тыла нет, и тыловиков тоже. — Андрей говорил теперь почти резко. Сердито потянулся за папиросами, но, видимо, вспомнив о кашле, о простреленных легких, отодвинул пачку. И этот жест или мысль, отвлекшая на мгновение, помогли ему взять себя в руки, успокоиться. Продолжил миролюбиво, скорее просто рассказывая, нежели споря и убеждая. — Я поначалу, как прибыл сюда, тоже психовал, вроде твоего. А когда познакомился с обстановкой, перед самим собой устыдился… Думаешь, легко тут? Мелководье, при ветре с моря уровень Невской губы резко падает: суда порою не могут подойти к причалу. А скоро ледостав, значит, будет еще труднее. Надо срочно достраивать пирс, удлинять его метров на двести. Погрузку производить затем в минимальные сроки, главным образом ночью или же под прикрытием дымзавес: немцы почти полностью просматривают поселок через губу. И все это — под постоянным артобстрелом, под бомбежками, любою ценой выполняя задачу… Не каждый такое выдержит долго.