Песня ветра. Ветер перемен
Шрифт:
По большому счету, в людских государствах вообще-то и не верили в Марн. Все знали, что они существуют, когда нужно было помянуть злой случай или оправдаться за собственную глупость, дураки сразу же начинали клясть Марн и говорить, что это они неправильно сплели их нить. Кому-то было утешением, что Единоглазые Пряхи решили его судьбу за него и послали беды, а вовсе не сам он все себе испоганил своей глупостью, кому-то – счастьем, что они щедро одарили его удачей и богатством. Но одно дело: благодарить великие силы мира, зная, что они есть, но никогда тебя не коснутся, и совсем другое – напрямую контактировать с их дробящей камни волей, противиться которой невозможно. И теперь Гардан то и дело думал о том, что все эти сказки, которые он слушал в детстве, что вся легендарная история мира, Фаишаль, Король Солнце, Аватары Создателя и Молодые Боги – что все они были правдой. И что они никуда не делись, не исчезли, не закрылись от мира, как отовсюду вечно говорилось,
Теперь ему казалось, что весь мир качается под ногами, что все меняется. Даже в запахе соли, которую нес с собой северный ветер, Гардан ощущал что-то новое. Что-то пробуждалось, начиналось, развертывалось, и те чудеса, которые уже успели произойти, походили на первые толчки ребенка в утробе, когда он только-только пробовал силу своего тела, еще даже не осознавая того, что уже жив. Моя жизнь уже никогда не будет прежней. Будет ли вообще хоть что-то как раньше? И почему именно мне выпала честь увидеть это первому?
Дер остался далеко позади, а в нем, в каменной крепости за толстыми стенами из гранитных блоков – маленький мальчик, первый вестник нового мира. Гардан оставил его на попечение жреца Илана, торопясь дальше на север, и уже вечером того же дня услышал в трактире первую сплетню о том, что Провидец предсказал великое будущее Мелонии, ее возвышение и особую судьбу, а также избрал своей резиденцией Дер и приглашает паломников, чтобы ответить на их вопросы. Скорее всего, это была очередная чушь, неправильно переданная из уст в уста или услышанная кем-то и исковерканная в меру собственной глупости, однако одно в ней было верно: теперь мальчик был в безопасности. А это означало, что свою клятву Черному Ветру Гардан выполнил и долг отдал. И теперь его держала другая клятва, гораздо более серьезная и тяжелая, чем предыдущая.
Чалый, устало спотыкаясь, вывернул из-за холма, и Гардан невольно вздохнул. Впереди, не более чем в километре к западу, по берегам широкой бухты раскинулась Лебяжья Гавань. Он наконец-то добрался.
Никакой крепостной стены у города не было: если на него кто и нападал, то только с моря, да и вообще рыбаки всегда держали одну единственную сторону во всех конфликтах – свою собственную. Если они считали верным примкнуть к мятежникам, то открывали для них порт, если к правительственным войскам (что бывало крайне редко), - то для них, а так по большей части только ловили рыбу да торговали с пиратами. Своего флота у Мелонии не было, потому все, кто приплывал к ее берегам торговать и причаливал не в Алькаранке – официальном порту для сбора налогов, - считались пиратами, хоть их товарами с большим удовольствием пользовалась даже мелонская корона. И сейчас у берега на приколе стояло несколько десятков больших крутобоких кораблей – морских парусников, отчаянные капитаны которых рисковали оплывать все побережье Этлана Срединного с севера, запада и юга, везя сюда пряности, редкости, поделочную кость, масло, специи и прочие южные диковинки. Между громадными боками морских кораблей виднелись более узкие суденышки поменьше: вертлявые речные корабли, ходящие в основном по рекам материка, но порой рискующие выходить и в открытое море, держась у самой береговой линии. По всей водной глади Северного Моря были разбросаны маленькие и большие лодки местных рыбаков, чей труд был тяжел и горек. И сейчас, до наступления сезона Штормов, до которого оставался еще месяц, они напрягались изо всех сил, чтобы вытянуть как можно больше рыбы и отработать себе на зиму, пока еще море не вздулось, полное зимней ярости и ледяных брызг, а рыба не ушла прочь, в более спокойные места.
Что же касается самой Лебяжьей Гавани, то городок кольцом огибал бухту и состоял из невысоких каменных домишек, лепившихся друг к другу как можно плотнее, словно это хоть немного согревало их от вечных промозглых морских ветров. Над однотипными крышами из темной черепицы стелился черный дым, и Гардан издали разглядел подводы с дровами, что неторопливо тянулись к городу по проселочной дороге с юга. На городском рынке дрова и рыба считались самыми ходовыми товарами, все остальное было местным или не по карману, или без надобности. Здесь жили просто: лишь бы что было в кастрюле, да горело в печи, значит, дом уже и полон. И такая жизнь нравилась Гардану, во всяком случае, она была гораздо честнее даже самой маленькой золотой рюшечки на самом захудалом дворце Латра.
В воздухе стояла такая привычная и знакомая вонь: соль и рыба, гниющие у берега водоросли и горький запах
Улицы города были вымощены круглой крупной галькой, которой по берегам можно было найти в избытке. Грязи здесь не было, и конские копыта громко цокали по мостовой. Несколько худющих псов приветливо помахали Гардану хвостами, пробегая мимо, но котов здесь было гораздо больше: они сворачивались клубками на подоконниках и крылечках домов, лазили на мягких лапах по крышам, заглядывали в дождевые бочки. Да оно и неудивительно: где еще жить котам, как не в городе рыбы? Да и народ здесь был под стать четвероногим обитателям: такие же худющие, жилистые, с просоленными и морщинистыми от вечных ветров лицами, дочерна загорелые, двигающиеся слегка вразвалочку из-за вечной корабельной качки. Мужчины носили простые коричневые куртки и штаны, завернутые в высокие, выше колена, сапоги, женщины – темные платья под горло, чтобы ветер не мог добраться до их кожи. Горожане спешили по своим делам, но вид у них был какой-то расслабленный, не такой напряженный, как в столице, да и лица гораздо более спокойные, и какие-то теплые, словно в любой миг готовые широко улыбнуться.
Навстречу попадались и гости из дальних стран, которыми всегда были набиты все порты мира. Мимо неторопливо едущего вперед Гардана прошли двое лонтронцев – черноволосых и усатых, с заплетенными в косу на затылке волосами. Следом вприпрыжку, явно куда-то торопясь, пробежал бернардинец – русоволосый парень с гладко выбритыми щеками, одетый в долгополый кафтан, плотно облегающий тело, почти такой, как таскали эльфы. Гардан едва шею не вывернул, разглядывая южную пиратку: смуглую женщину с кудрявыми черными волосами и проколотым в нескольких местах носом, завернутую во множество ярких отрезов тканей, которая двигалась, слегка переваливаясь с боку на бок, словно по земле ей было ходить сложнее, чем по палубе. Впрочем, за ее широким кушаком виднелся искривленный заточенный с одной стороны тесак, да и черные глаза зорко стреляли по сторонам, давая понять, что она не какая-нибудь потаскуха из местных борделей, и на предложение пройтись до ближайшей таверны запросто может выпустить тебе кишки. Гардан подумал, что, наверное, рискнул бы угостить ее крепким местным пойлом, которое мелонцы почему-то упорно называли ромом, хоть и делалось оно из пшеницы. Женщины у него не было почитай что с самого Латра, а он никогда не страдал особой тягой к воздержанию. Однако сейчас тиски, которыми перехватила всего его Марна, стягивали так, что он просто не мог позволить себе расслабиться или отвлечься. Ему нужно было выполнить дело, которое поручила ему Единоглазая Пряха, и только после этого он мог спокойно гулять по борделям и тавернам.
Потому Гардан свернул в первый же переулок сразу после большой кисло воняющей дубильни и остановил чалого перед ничем не примечательным домом с кривым забором, на жердины которого были одеты две оббитые по краю глиняные кружки и большой рыбий череп с лупастыми глазами.
Здесь жил Лавай, его старый знакомый, с которым Гардана связывала парочка совместных убийств и долгие годы сотрудничества. Когда он приехал в Лебяжью Гавань, не помнил уже никто, даже старожилы только чесали в затылках да пожимали плечами. Вряд ли имя его тоже было настоящим: несмотря на испещренное морщинами, просоленное лицо и смуглую кожу, Лавай не слишком-то походил на большеглазых крикливых южан, да и акцент его был вовсе не таким, как у жителей теплых морей. Не говоря уже о том, что Лебяжья Гавань явно не подходила по масштабам для такого дельца, как Лавай. Ему уж скорее уютнее было бы в просторном Ламелле или даже в Дере.
Лавай торговал самым тонким и дорогим товаром, какой можно было найти по всем дорогам и городам Мелонии – секретами, и за информацией к нему не раз приплывали корабли с других берегов, приезжали закутанные в темное, переодетые дворяне и даже особы королевской крови. Иногда Гардану думалось, что Лавай знает все на свете буквально о каждом человеке, что может прочитать секреты любого по одному взгляду или движению бровей. О нем говорили, что за свою долгую жизнь он успел сместить пять королей и развязать как минимум три локальных войны, но Гардан подозревал, что на самом деле это были лишь крупицы правды. Скорее всего, Лавай сам позволил просочиться слухам об этом, чтобы набить себе цену. А каковы на самом деле были масштабы его вмешательства в мировую политику, оставалось только гадать.