Песня ветра. Ветер перемен

ВолкСафо

Чтобы она не удрала на лодке, Владыка сделал официальное заявление, оповестив жителей Иллидара о том, что потерянная дочь Аваиль и Артаина Элморен вернулась домой. Теперь ее узнавали на улицах, когда бы она ни пошла прогуляться, подходили к ней, выражали сочувствие из-за того, что она так долго пробыла во внешнем мире, подбадривали, говоря, что скоро она поправится и придет в себя. Незаметно пробраться к ладьям и уплыть она теперь не могла, как и незаметно покинуть дворец.

Стоял первый месяц эльфийской весны, Ларати, Месяц Цветущих Вишен. В честь этого события жилые помещения в домах перегораживали множеством бумажных стен, которые она и видела на первом этаже дворца. Этот месяц был самым благоприятным для ухаживания и начала отношений, как считали Первопришедшие, а какие отношения без тайны? В этот месяц каждый мог

зайти в дом к тому, кто ему приглянулся, и никто не имел права остановить его или воспрепятствовать его присутствию. И чтобы не мешать, не стеснять, не поставить в неловкое положение, и нужны были эти перегородки. Они давали возможность молодым видеть силуэты друг друга, переговариваться, общаться, но так, чтобы это не беспокоило покой обоих. В домах стабильных пар перегородки не выставляли, показывая, что началом романтической игры не интересуются, но во дворце они традиционно были.

Первое время Лиара надеялась, что сможет тихонько удрать, спрятавшись за ними, выскользнуть из дворца наружу и добраться до реки, чтобы вплавь покинуть Эллагаин. Только днем каждый раз, когда она спускалась вниз, чтобы улизнуть прочь, за перегородками обязательно бродили чьи-то силуэты, раздавались чьи-то тихие голоса и смех, музыка, пение. И хотя бы за одним поворотом она натыкалась на кого-нибудь из благородных эльфов, что улыбались ей и предлагали свое общество во время прогулки. Все они были очень молоды и симпатичны, юноши и девушки, будто нарочно ищущие ее общества. Лиара подозревала, что тут тоже не обошлось без Себана: он надеялся познакомить ее с кем-нибудь, чтобы она забыла Раду.

Ночью выйти тоже было невозможно. Как только солнце медленно опускалось за горизонт, по всему городу зажигались маленькие разноцветные фонарики, и он превращался в громадный цветок, усыпанный то ли сверкающими под звездным светом каплями росы, то ли кружащимися над его лепестками светлячками. Повсюду играла нежная музыка, на фоне прозрачных перегородок мелькали фигуры, и Лиара, побродив по дворцу и столкнувшись с несколькими молодыми эльфами, в отчаянье возвращалась в отведенные ей покои.

Эти комнаты примыкали к комнатам матери, и таким образом Себан тоже неумолимо не оставлял ее в покое. Мать то плакала, то смеялась, то тихонько шепталась сама с собой, и ее голос был слишком хорошо слышен тонкому эльфийскому слуху Лиары. Мать была больна, она Тосковала, и Владыка действительно соболезновал ей всем собой, но свое наказание не отменял. Причем не раз и не два он давал Лиаре понять, что как только она согласится принять его силу и его покровительство над собственной душой и мыслями, он помилует мать, но Лиара просто не могла на это пойти. Не могла, потому что это означало предательство всего, за что она так отчаянно боролась.

И самым ужасным во всем этом было то, что в Эллагаине Лиара оказалась совершенно напрасно. На вопрос о Великой Матери Аваиль лишь удивленно покачала головой.

– Никогда не слышала о ней. Понятия не имею, о чем идет речь. А почему ты спрашиваешь, доченька?

Лиара отделалась туманным объяснением о том, что однажды слышала это имя от одной ведьмы из людских земель, и перевела тему, чтобы мать поскорее забыла об упомянутом. Аваиль горячо поддерживала Себана и его стремление сделать Лиару одной из них, потому она могла неумышленно помянуть при Владыке о Великой Матери, а Лиара отчего-то знала: ему нельзя говорить об этом. Если Себан услышит что-либо на эту тему, ей уже никогда не выбраться из Эллагаина. Он и так приглядывался к ней очень внимательно, следил за каждым ее взглядом. Он чувствовал, что что-то в Лиаре не дает его силе наполнить ее разум и душу, не раз спрашивал о том, что это, но Лиара ничего не отвечала.

А раз так, то вопрос оставался открытым. Откуда тогда она знала о Великой Матери, если не от Аваиль? Откуда в ней было это знание? Ее собственные вернувшиеся воспоминания не давали ответа. Они медленно тускнели, занимая тот пробел, что был в ее памяти, и, в конце концов, улеглись на своем место, слившись с остальными воспоминаниями в одно целое. И вычленить оттуда информацию Лиара просто не могла.

Невыносимо долгие дни тянулись в обществе матери и Владыки, в прогулках по городу и случайных встречах с Первопришедшими, которые проявляли к ней дружелюбие и сочувствие. И с каждым днем это становилось для нее все тяжелее, все сложнее. Лиара ломала

и ломала голову над тем, как бы ей выбраться отсюда, как вернуться к Раде и друзьям. Ее буквально жгло осознание того, что один день здесь равнялся пяти дням там, за Мембраной. Там наступала зима, там было холодно, и Рада тосковала по ней, звала ее. Там было дело, ради которого все они покинули свои дома, дело очень важное, которое обязательно нужно было завершить. А дальше были Данарские горы, то самое место, где ей должны были ответить на все ее вопросы, и Лиару неудержимо тянуло туда, буквально тащило так, что она то и дело ловила себя на том, как поглядывает на запад сквозь голубое небо Мембраны.

Отчаянно пытаясь вспомнить хоть что-нибудь, что дало бы ей намек, откуда она знает о Великой Матери, Лиара не нашла ничего, кроме Ильвадана. Он оставался ее последней надеждой, ведь именно он нянчил ее в детстве, он подсказал Аваиль увезти ее из Иллидара, с него-то все и началось. Но узнавать о том, в какой именно части дворца он обитает, нужно было очень осторожно: Себан не должен был догадаться, что Лиара планировала с ним встречу. Она предполагала, что Владыка знает о видении Ильвадана, и, аккуратно расспрашивая мать о жизни в Иллидаре, поняла с ее слов, что Ильвадан даже не был наказан за то, что в итоге Лиара оказалась за границей Мембраны. Он вообще занимал особое место при дворе Себана, и отношение к нему здесь было двояким.

Ильвадан был, что называется, бунтарем. Он приходился дальним родственником Себану, а потому имел право проживать во дворце, был причислен к знати и пользовался всеми привилегиями, которые ему полагались. Однако при этом Ильвадан был у всех буквально костью поперек горла.

Вместо того, чтобы посвятить свою жизнь размышлениям, музыке и искусствам, как делали все остальные знатные Первопришедшие, Ильвадан занялся изучением истории. Особенно его интересовала крепость Ивис и все, что было связано с конфликтами между Лонтроном и Эллагаином за последние семь тысяч лет, прошедшие с Первой Войны. Кажется, за свою долгую жизнь Ильвадан перекопал все имевшиеся в Иллидаре архивы и пришел к выводу, что посягательства Первопришедших на Ивис незаконны, и что крепость действительно была передана лонтронцам и принадлежит им по праву. Естественно, что такие мысли даром ему не прошли, и Владыка остался крайне разочарован его научными изысканиями. Ильвадан даже написал несколько толстенных томов, посвященных изучению этого вопроса, однако дальше его комнаты эти тома не вышли. При дворе господствовала точка зрения Себана, и согласно ей Ивис был незаконно отторгнут лонтронцами, а последующая череда войн лишь служила доказательством правоты Себана. И Ильвадан бы заработал своей позицией себе очень большие неприятности, если бы не второе обстоятельство, сделавшее его проблемой для Себана.

Ильвадан имел дар видеть узоры Нитей Марн и читать их. Это приходило к нему иногда, не по его собственной воле, и он не мог сам вызвать видение или узнать что-то, что было ему интересно. Но периодически при взгляде на того или иного обитателя Иллидара, Ильвадана захлестывало переживание, и он вынужден был рассказывать о том, что видел. Так случилось и с Лиарой. Так случилось и со многими другими Первопришедшими, части из которых Ильвадан помог, других же горько разочаровал тем, что видел. Себан был вынужден признать, что в политике дар Ильвадана мог очень пригодиться, потому его и не услали куда-нибудь во внешний мир за его вольные взгляды. Поэтому он жил во дворце, писал свои научные труды, изучал то, что ему нравилось, и никто не трогал его, считая чудаком со странностями, вызванными, возможно, даже и его даром.

Твердо решив, что это ее последний шанс, Лиара начала прогуливаться по второму этажу дворца, словно невзначай, надеясь встретить его, когда он выйдет из своих покоев. Их встреча должна была произойти как можно более случайным образом, чтобы Себану даже и в голову не пришло, что она может выискивать пророка. Естественно, это причиняло некоторые неудобства. Если бы она просто торчала в коридорах второго этажа без дела, это рано или поздно вызвало бы вопросы. Потому Лиара бродила по открытым балконам, любуясь городом, или садилась тихонько перебирать струны арфы, которую ей подарила мать в честь ее возвращения, сквозь ресницы разглядывая всех входящих и выходящих благородных эльфов. Лицо Ильвадана она помнила достаточно ясно, чтобы узнать его, как только он появится.