Песня ветра. Ветер перемен

ВолкСафо

Настроение сразу же испортилось, и Рада спросила чуть резче, чем нужно было:

– Ну и что же не так с этой сойкой?

– А то, что она следила за нами, - Алеор покачал окровавленное тельце на конце кинжала, хмуро разглядывая его, и резким движением отшвырнул в сторону. Отерев кинжал травой, он засунул его за пазуху. – И мне это очень не нравится.

– Ребята, может, вам организовать новое наемное сообщество для тех, за кем следят птицы? – Рада покосилась на них обоих, ухмыляясь под нос. – И назвать его как-нибудь звучно, например, «Опасающиеся птиц» или «Находящиеся под наблюдением голубей».

– Дура ты, Рада, - проворчал эльф, искоса глядя на нее. – Слишком много времени ты просидела в Мелонии, вот и наверстывать теперь придется дольше. А помоталась бы по свету, послушала

бы, посмотрела, может, чего и вышло бы из тебя. С твоими задатками ты уже сейчас бы стала одной из лучших.

Рада нахмурилась, глядя на своего старого друга. Вот как так получалось, что он одновременно похвалил и оскорбил ее? Наверное, это тоже какой-то особый эльфийский талант, которого у тебя никогда не будет. А жаль. Этот бы пригодился.

– И что же такого было в этой сойке, чего я не доглядела? – хмуро осведомилась Рада. Лиара рядом тихонько прыснула в кулачок, но под ее разгневанным взглядом сразу же притихла.

– Сойка – бхара с ней. Гораздо опаснее Птичник. – Алеор вновь окинул взглядом окружающий лес, но плечи у него были расслаблены, а значит, опасность миновала. – Это тварь, которую Сети’Агон использует для разведки в самых щекотливых и опасных делах. А раз так, значит, опасаться нам стоит не наемников и стражи, а чего-то гораздо более серьезного. – Помешав ложкой в котелке, он попробовал варево на вкус и удовлетворенно кивнул: - Ешьте, готово. И никаких больше разговоров сегодня. Это место больше небезопасно.

Рада кисло уставилась на фырчащий над огнем сочный кусочек мяса, жир с которого с шипением капал на угли, и решительно сгребла его поближе к себе. Бхара с ним, с Птичником. Кто бы за ними не следил, это не повод, чтобы отказываться от горячего мяса.

========== Глава 17. Связующая нить ==========

Сумерки легли на темный лес бархатным синим одеялом, толстым и теплым, стеганным серебристыми звездами. Из-за краешка мира любопытно выглянул тонкий рожок молодого месяца, и на глянцевую поверхность усталых от летнего зноя листьев легла мельчайшая сверкающая пыльца его света. Отворчал ветер, угомонившись где-то в высоких древесных кронах, прошуршав напоследок листьями, постучав друг о друга ветками, уснул на раскидистых ветвях старого дуба, подложив под голову ладошки плюща, укрывшись его теплым сплетением от ночного холодка. Застыли травы, замерли до утра, закрылись сладко пахнущие венчики цветов, толстые довольные шмели заснули в земляных норах. Дневные птицы и звери тоже ложились на покой до утра, прячась в дуплах и завалах палого леса, забиваясь в трещины в земле или свитые загодя гнезда. А на смену им пришли большеглазые молчаливые ночные охотники, чьи бесшумные тени скользили над головой Лиары на фоне бархатистого неба, пробегали на мягких лапах в стороне от лагеря, чутко прислушиваясь и принюхиваясь к незнакомому запаху эльфов и лошадей, посверкивая из темноты впитывающими свет плошками-глазами.

Ночь плыла вокруг, медленно и нежно обволакивая сонные старые стволы деревьев, ложась россыпью крохотных капелек влаги на пушистые венчики глубоких мхов, сгущаясь в стороне от костра и так же бесшумно и задумчиво разглядывая пришедших сюда из внешнего мира незваных гостей, как и все ее большеглазые осторожные дети. И Лиара смотрела этой ночи в глаза, пропуская ее через каждую пору своего тела, позволяя ей заполнить себя всю и вылиться через край, растекаясь вместе со всем ее существом вокруг, смешиваясь, превращаясь во что-то одно, извечное, звенящее и тонкое, нежнее дрожащей под лучами рассветного солнца паутинки с застывшими на ней крохотными капельками росы.

Земля под спиной была твердой и холодной, но при этом мягкой, гораздо мягче всех матрасов и перин, на которых ей только приходилось спать в жизни. Земля молчала, любуясь таким далеким, таким отделенным от нее небом, до которого не дотянуться, не докричаться, и в ответ ей оттуда медленно падал свет далеких звезд. Он летел и летел, пронзая бескрайние просторы пустоты, падая через предначальное пространство, в котором жизнь спала, крепко сомкнув свои глаза цвета первого весеннего ростка. Он падал вниз тысячи и тысячи лет в безнадежной попытке дотянуться до мягкой груди земли, примкнуть к ней, как дитя к матери, как любящий к возлюбленной,

как ученик к стопам учителя. Он падал и падал, пронзая время и пространство, пронзая вечность и звездные дороги, которым не было конца. И Лиара знала: когда-нибудь, он преодолеет все и упадет, он дотянется до нее своей страждущей ладонью, и мир вспыхнет, ослепленный этой Нежностью и Силой бесконечной любви, побеждающей время и смерть.

Вот только это все равно было красиво. Бархатистое небо, полное звезд, мягкое и пушистое на ощупь, вышитое узорами небесных светил, мирно спало, разделяя мир смертных и мир Богов, две половинки, которые вечно стремились друг к другу и от этого только расходились все дальше и дальше. Интересно, когда же придет тот день, когда все станет наконец единым? Когда не будет больше ни земли, ни неба, но что-то новое? Она сонно улыбнулась этим мыслям. Как ребенок, что смотрит на звезды, задрав голову и открыв рот, и они отражаются на дне бездонных колодцев его глаз. А в груди его стучит и стучит один единственный вопрос, самый важный из всех вопросов, который он лишь чувствует, но даже не может облечь в слова. Когда-то ты и сама была такой же, помнишь? А может, такой и осталась.

Тихо потрескивали в костре сухие ветви, и сладковатый запах бересты мешался с горькой примесью осенних листьев. Оранжевые кругляши углей раскатились в стороны от основного пламени и загадочно мерцали, пульсируя в такт с далеким биением звезд на небе. Лиара прикрыла глаза, стараясь почувствовать этот ритм, эту странную пляску и танец мира, дыхание его ткани, самой его сути, медленно раскачивающиеся огромные легкие, вдох-выдох, вдох-выдох. Это было везде: в земле, истощенной за лето земле, которая жаждала поскорее уснуть, позволив снегам укрыть свою усталую грудь, в воздухе, в котором мешался и тек запах леса, дыма, звезд и лунной пыли, в горячих ревнивых языках пламени, вздымающихся к бездонному небу, бросающих вызов его холодной пустоте, в далеких ветрах, что носились сейчас между колючих звезд, гоняя пыль бескрайних небесных полей. А еще – в самой Лиаре, которая лежала на земле так ровно и тихо, боясь шевельнуться, боясь разрушить эту хрупкую сказку, эту тонкую нить, соединяющую ее с бесконечным Могуществом и Нежностью природы, с золотым сердцем мира, что билось сильно и размерено, каждым ударом своим отмеряя вечность. И где-то далеко-далеко в огромных песочных часах пересыпались из одной чаши в другую крохотные драгоценные песчинки. А когда чаша переполнялась, дракон в панцире червонного золота лениво бил по ней хвостом и переворачивал ее, и песчинки продолжали свой бесконечный танец, впервые и снова, такой непохожий на все предыдущие, и – тот же самый.

Лиара улыбнулась, чувствуя под подушечками пальцев мягкое прикосновение прохладных сонных трав. Она лежала на шерстяном одеяле в стороне от костра, и твердые корешки деревьев высовывали из-под земли любопытные носы, толкая ее в ребра и спину. Только это было ничего, она не первый раз уже отдыхала на земле, ведь у нее никогда не водилось лишней монеты, чтобы позволить себе комнату в душной, полной людского шума и толчеи таверне. И это было хорошо: какой дурак променял бы мягкий полог неба и подстилку из шелковой травы, убаюкивающий шепот ветра в листьях и светоч-месяц на облупившиеся стены и спертый воздух, на бугрящийся от старости тюфяк и крохотный оплывший закопченный огарок свечи? Уж точно не я.

Тихонько пофыркивали в темноте сонные кони, а издали из ночной тишины долетали едва слышные шорохи. Там, воровато прячась в тенях, кипела жизнь, не видимая ничьим глазам, кроме проказливого молодого месяца да далеких равнодушных звезд. Крохотные мыши шуршали листвой у корней деревьев, двигаясь дергано и быстро, то и дело осматриваясь, чтобы острые когти бесшумно скользящих в небе круглоглазых сов не настигли их. Переступали тонкими ногами олени, чутко поднимая острые длинные уши и пытаясь различить в тихой песне ночи поступь мягких лап подкрадывающихся волков. Рылись во влажной земле тупыми рылами кабаны, похрюкивая от наслаждения, когда попадался особенно сочный и сладкий корешок или беличий схрон желудей. Билось и билось огромное сердце мира, в котором каждому из них было место. Единая песня, состоящая из миллиардов голосов, ритм, разбившийся на ноты, образующие новый ритм.