Песок. Повесть длиною в одну ночь
Шрифт:
Димка-старший вырос еще в СССР, когда ни о каких волчатах на улице не могло быть и речи, а детям вешали на шею красный галстук, который был с нашим знаменем цвета одного. И это правда кое-что да значило.
Две границы моей жизни. Маленький Димка, — тоненький лучик света, грустная улыбка, светлые волосы и мечтательные карие глаза, неумелые, но талантливые рисунки в тетрадке по математике вместо классной работы, а иногда и вместо домашнего задания, любовь к «Манчестер Юнайтед» и вечно исцарапанные руки, — где только умудрялся? Взрослый длинноволосый Димка, — спокойный
И между ними — я.
Мое кино кончилось, я был лишь персонажем между ними. Между Вацко Дмитрием Евгеньевичем 1994 года рождения и имеющим судимость Карташёвым Дмитрием Валерьевичем. Когда я родился, Димка ходил с красным галстуком по Ташкенту и очень этим гордился, еще не зная, что где-то за полмира в Украине родился я. Когда родился Димка, мне было одиннадцать, - столько же, сколько и ему, когда мы встретились. Интересно, родился ли кто-нибудь, для кого был бы важен Вацко Дмитрий Евгеньевич, от жизни которого осталась только черта между датами на могильном памятнике?
Вырезали ножницами. Все насмарку, все просто и обыденно, - кино обрезали и ленту не склеить ни за что. И теперь кто-то за кадром торопливо и наобум за секунды выстраивает мне дорогу, используя ленты от других фильмов, и в панике пытается понять, — почему я никак не вписываюсь в сюжет?
Жизнь — ужасный фильм.
А мы — сложные личности, но плохие актеры. Мы не знаем, чего хотим и для чего созданы.
Мы — дети. Прямо как дети.
Только детям плевать, для чего они созданы. Они просто хотят — всего и сразу.
И честно говоря — они в своем праве.
— Не ори, — грустно попросил Димка низким красивым голосом, откинув волосы взмахом головы. — Слушать тошно.
Я замолчал, вытер непрошенные слезы с глаз.
— «Не ори»… А что мне делать?
Димка достализ пачки сигарету, положил пачку на стол. Я решительно достал еще одну, чиркнул зажигалкой и, глубоко затянувшись, выдохнул дым прямо в его сторону.
И с тоской подумал о себе, — ну не придурок ли?
— Сережа, ты придурок, — грустно констатировал Димка, сложив жилистые руки на груди. Сигарету он заткнул за ухо. — Тринадцать лет уже, а как маленький себя ведешь.
Я не выносил, когда он так со мной разговаривал. Слезы снова выступили на глазах, я прикусил губу, чтоб не разреветься. Сейчас я вел себя как идиот и понимал это, но упрямство не позволяло вести себя иначе.
— Да, как маленький, - я старался, чтобы голос не дрожал.
– Я ребенок, ты сам мне вчера это говорил.
— Ну кто тебя просил с ними связываться? — Димка даже повысил голос. Это означало, что он очень расстроен. — И сколько раз я просил тебя не курить?
Много раз, Димочка. Очень много. И еще столько же раз попросишь. И я столько же раз пообещаю не курить. И все равно все твои просьбы и мои обещания без толку. Когда я впервые взял
— Не об этом сейчас, — пробормотал я, но сигарету погасил.
Фраза повисла в воздухе. Нужно было что-то сказать.
— Димка, — я не смотрел на него. — Мне по любому конец…
— Вот только не надо утрировать, артист, — Димка усмехнулся, спокойно и уверенно, как всегда. — Конец тебе по любому, если и будешь продолжать так чудить. Сколько ты должен?
Тишина липким звоном обволокла комнату.
И в тишине сдавленно и тихо прозвучали мои слова.
— Пять тысяч.
Димка озадаченно почесал нос. Присел на край стола.
— Как я понимаю, не гривен.
Я промолчал. Что мы, фраера что ли, на гривны играть.
— Поздравляю тебя, Шарик, ты балбес, — произнес Димка растерянно. — А где их брать в случае проигрыша, эти пять тысяч, ты подумал?
Да ни о чем я не думал, Димыч, — с беспомощной обреченностью мысленно кричал я. Даже о деньгах я не думал. Просто — хотелось выиграть.
И в этом все и дело, — с ужасом понял я. Хоть копейка на кону, хоть миллион, — мне все равно. Просто хочется побеждать. Всех и каждого. Но делать это честно, и если не получается победить честно, то хотя бы честно проиграть.
Что я и сделал. Честно-честно.
А толку с этого. Я-то играл честно, а они нет.
Значит — не нужно играть, не зная правил и ситуации?
— Понял теперь? — голос Димки звенел, клубился вязью печальной заботы. Он тепло улыбнулся, обнял меня. — Криминальный, блин, авторитет… Ох, Сережа…
Я вздохнул. Улыбнулся в ответ.
А потом тихо расплакался.
Те ребята больше никогда меня не трогали и о долге не вспоминали. Я не знаю, что сделал Димка, но на меня смотрели с уважением, хоть и с той поры сторонились. Меня это устраивало, но кое-что не давало мне спать по ночам.
Это было не заслуженное уважение.
Я — нашкодившее ничто.
Я хочу стать компьютерщиком, буду учиться, — сказал я в тот же день Димке. За компьютерами будущее, и мне хочется творить это будущее лично, своими руками. И заработать уважение своими делами, а не чьим-то вмешательством. Так и сказал. Я был еще мальчишкой, а мальчишкам можно простить напыщенные фразы.
Мы помолчали. Я запоздало спохватился.
— Спасибо, Дим.
Поздно, очень поздно.
Зато искренне.
— Тебе спасибо, Сережа, — просто сказал Димка.
Мне стало очень больно.
— Серый… — испуганный и дрожащий Димкин голос. — Ты чего?
Я открыл глаза. И тут же напоролся на карий взгляд Димки, полный страха и растерянного непонимания происходящего, как будто Димка ждал объяснений. Я усмехнулся. Эх, Димка, если ты ничего не понимаешь, то я и подавно. И почему я еще жив? Ведь отчетливо помню, как кусал мои ноги холодный Днепр, не простивший дерзости.