Пьесы. Статьи

Кручковский Леон

Я г м и н. Так это он послал тебя сюда, ко мне?

Ю л е к. Нет, нет! Клянусь вам!

Я г м и н. Ты в этом уверен, мальчик?

Ю л е к. Верьте или не верьте, мне все равно.

Я г м и н. Помни: это не допрос. Все, что ты тут говоришь, не выйдет за эти стены. Мне это нужно, так сказать, для себя. Поверь, мальчик, мысль о тебе будет не одну ночь гнать от меня сон.

Ю л е к. Не старайтесь меня утешить. Впрочем, нет, это не для утешения говорится. Вы непременно хотите внушить мне, что то, для чего я пришел, — гнусность. Не трудитесь, у меня будет время об этом поразмыслить!

Я г м и н. И это тоже необходимо. Ты должен

продумать прежде всего один вопрос, он меня больше всего мучит с той минуты, как ты ворвался сюда с пистолетом. Слушай, каков бы я ни был, одно могу сказать с полным правом и чистой совестью: я человек честный. И я уверен, что ты — тоже, настолько я уже тебя разглядел. Так не странно ли, что встреча двух честных людей могла оказаться такой тяжелой и мучительной. (Стремительно встает.) Нет, не говори мне, что это политическая борьба! Мы оба знаем, что такое борьба за правое дело, борьба, безоговорочно справедливая. Оба мы в ней участвовали. Ты должен поверить, что мы оба честно хотим одного и того же: счастья для нашей родины, для нашего народа. Это — главное, остальное все надо строить на этом. Ты мне веришь? С тобой говорит человек, который только благодаря счастливой случайности остался жив.

Ю л е к (с горькой усмешкой). Вы спрашиваете, верю ли я вам? Вы, конечно, лучше других понимаете, что в моем возрасте необходимо кому-нибудь или во что-нибудь свято верить. Отцу, учителю в школе, книгам, газете, в которой пишут незнакомые люди, смятой, истрепанной листовке… Я хочу говорить с вами совершенно искренно, так, как вы со мной. Всю свою короткую жизнь я больше всего верил отцу. Я даже не знаю, люблю ли я его по-настоящему. Он человек суровый, с сильной волей, не признает никаких компромиссов. При нем я всегда чувствую себя… как бы это сказать… никчемным человеком: не верю, что мог бы когда-нибудь дотянуться до него.

Я г м и н. Какое восторженное преклонение!

Ю л е к. Называйте как хотите. Я ничуть не стыжусь этого чувства, хотя даже моя сестра часто меня высмеивает…

Я г м и н. А, у тебя и сестра есть? Она старше или моложе?

Ю л е к. Старше на четыре года. (С улыбкой.) Да вы ее знаете.

Я г м и н. Знаю? Твою сестру?

Ю л е к. Ну да! Матильда служит у вас в гимназии. Правда, недавно, только две недели…

Ягмин, ошеломленный, вскакивает с места. Не сводит глаз с Юлека, не может выговорить ни слова.

Ю л е к. Она мне говорила про вас, она вас очень хвалит. (С бессознательной жестокостью.) Что ж, тем хуже!

Ягмин подходит к Юлеку, берет его за руку и тянет к себе. Удивленный Юлек встает.

Я г м и н. Так ты брат Матильды? Матильды Окулич? Значит… Значит…

Ю л е к. Да. Вот вы и узнали мою фамилию. Э, не все ли равно! Ведь завтра ее узнает весь город.

Ягмин выпускает руку Юлека и отходит, закрыв лицо руками. Юлек с недоумением смотрит на него.

Я г м и н (медленно отнимает руки от лица и смотрит на Юлека. Снова подходит к нему, обнимает за плечи). Так это ты! Ты!

Ю

л е к. Что с вами? Не понимаю…

Я г м и н (с нервным смехом). Нет, нет, не гляди на меня так! Не думай, что я вдруг сошел с ума! (Опускает руки и растерянно озирается.) Я сам не понимаю, что со мной… что тут произошло… (Берет Юлека под руку, ведет к столу.) Постой, постой… (Быстро, в сильном волнении ходит по комнате, потом, остановившись за спиной Юлека, кладет ему руку на плечо.) Ты мне должен ответить еще на несколько вопросов. Конечно, если захочешь и сможешь. Но помни, мальчик, что это очень, очень важно! Ты не представляешь себе, как это важно…

Ю л е к (не отводя глаз от Ягмина). Хорошо. Постараюсь. Спрашивайте.

Я г м и н. Знала ли твоя мать о том, как ты сейчас живешь… о твоей конспиративной работе?

Ю л е к. Мать? Я ведь вам сказал. Она в годы оккупации так привыкла вечно за меня бояться, что уже ни на что другое не способна. Нет, она ничего не знает, хотя иногда ведет себя так, как будто ей известен каждый мой шаг.

Я г м и н. Мать тебя сильно любит?

Ю л е к (тихо). Слишком даже, если можно любить слишком сильно.

Я г м и н. А ты ее?

Ю л е к. Я? Разве это вам так интересно?

Я г м и н. Больше, чем ты думаешь. (Пауза.) Мне нужно быстро расплатиться по одному сложному счету. А ты мог бы облегчить мне эту задачу.

Ю л е к. Странно! Какое отношение к вашим делам имеют мои чувства? И вообще я не люблю о себе говорить. Меня многие считают бесчувственным. Ну и пусть! А вам я скажу: это неправда. Но… не знаю, как вам объяснить… У нас в семье есть какие-то невидимые острые углы, и я постоянно на них натыкаюсь. Я не раз говорил об этом Матильде, но она их не чувствует.

Я г м и н. А о своей… конспиративной работе ты ей говорил?

Ю л е к. Матильде? Как можно! Ведь вы ее знаете! При немцах мы, правда, работали вместе. Но теперь — нет! С тех пор как она вернулась из лагеря, она на вашей стороне… Ей ничего не втолкуешь. Да она и раньше, по правде говоря, ничего не понимала.

Я г м и н. Несчастный мальчик! Ты делаешь все, чтобы затруднить мне уплату по счету. (Помолчав.) А та организация, о приказе которой ты так грозно мне заявил… Если я тебе обещаю, что все останется между нами, ты мог бы мне о ней кое-что рассказать?

Ю л е к. Вы отлично знаете, что я этого не сделаю, хотя вы почему-то мне нравитесь. Нет, я не сделал бы этого даже если бы… (Нерешительно умолкает.)

Я г м и н. Если бы что?

Ю л е к. Вам это будет смешно… но я все-таки скажу. Если бы даже я вышел отсюда на свободу и завтра решил порвать с организацией, я и тогда — в особенности тогда — не сказал бы вам о ней ни слова.

Я г м и н (быстро подходит, хватает Юлека за руки и поднимает с кресла). Я задам тебе еще только один вопрос. Подумай хорошенько, мальчик, раньше чем ответить. Если бы ты и в самом деле вышел отсюда так, как будто ничего не случилось — ну просто навестил приятеля и пошел домой, — завтра ты был бы готов порвать с твоей организацией? Нет, нет, не отвечай сразу! Даю тебе сколько хочешь времени на то, чтобы подумать… час, два часа…