Петербургская Коломна

Зуев Георгий Иванович

В 1847 году дом приобрел директор Петергофской гранильной фабрики, архитектор-художник и академик архитектуры Андрей Леонтьевич Гун, полностью изменивший фасад жилого особняка и повысивший его среднюю часть. В процессе перепланировки здания архитектор довольно своеобразно использовал мотивы французского ренессанса, богато декорировал фасад, дал оригинальную прорисовку его деталей. Примечательны два треугольных фонаря-эркера. Они имели прямой функциональный смысл (улучшали обзор улицы), но при этом автору проекта удалось выполнить довольно трудную работу – достаточно естественно и органично включить их в классическую композицию фасада жилого здания.

В 1909 году новый владелец дома, гражданский инженер, действительный статский советник Семен Иванович Андреев,

автор многочисленных проектов церквей петербургской губернии, надстроил здание, бережно сохранив его декор.

Часть дома занимали меблированные комнаты. Их хозяйкой была Мария Романовна Брунс, а затем Александра Владимировна Томсен.

Панорама части Театральной площади. Фото начала XX в.

Огромной популярностью у жителей Вознесенского проспекта, Офицерской улицы, студентов консерватории и артистов Императорского театра пользовалось заведение известного в Петербурге кондитера Акколы, расположенное в первом этаже дома № 32 на Офицерской улице. Этот кондитерский магазин со временем превратился в комфортабельное кафе-ресторан. Владельцы организованного в 1849 году заведения за 30 лет его существования неоднократно менялись, но все они традиционно поддерживали высокую репутацию ресторана и качество его ассортимента. Кроме прекрасных кондитерских изделий, разнообразных сортов пива и закусок, здесь можно было получить любой из 55 иностранных и русских журналов. Ко всему прочему, заведение Акколы располагало прекрасным бильярдом, привлекавшим в кафе любителей этой игры.

Кондитерская на Офицерской улице и ее кафе-ресторан особенно славились своими лакомствами и изумительным мороженым с бисквитами.

При входе в заведение каждого гостя обычно встречала премиленькая француженка, принимавшая заказ. Посетитель удобно располагался в мягком кресле и в ожидании любимых лакомств рассматривал журналы или мог сыграть на бильярде. Кофе приносили здесь в специальных чашечках совместно с крошечным молочником, наполненным свежими сливками. В кондитерской обычно подолгу засиживались любители свежих газет и журналов.

Дети, приходившие с родителями, любили слушать мелодии маленьких шарманок или с интересом рассматривать в стереоскопе объемные видовые фотографии.

Следует отметить, что в 40-х годах XIX века городская дума обложила кондитерскую Акколы, также как и все другие подобные столичные заведения, дополнительным налогом за право угощать гостей в своем торговом заведении. Без налога разрешалось покупать только на вынос. Поэтому хозяин кондитерской переименовал свое заведение на Офицерской улице в кафе-ресторан и стал платить налоги наравне с трактирами.

В начале XIX века на доме № 32 появилась вывеска мастерской «Оптика – механика», с подвешенным на кронштейне огромным пенсне. Здесь тогда открыла свой новый филиал известная оптическая фирма «Воткей и К°». Обыватели Коломны и артисты близлежащих театров постоянно пользовались услугами этой замечательной оптико-механической мастерской, где кроме очков и пенсне можно было приобрести прекрасные оптические приборы и оборудование.

В.Э. Мейерхольд.

Фото 1898 г.

Памятная доска из гранита, установленная на здании в 1975 году, напоминает: «В этом доме с 1909 по 1914 год жил известный советский режиссер, народный артист Республики Всеволод Эмильевич Мейерхольд». Он ставил на сцене петербургских театров свои новаторские спектакли.

В недавнем прошлом актер Московского художественного театра, молодой режиссер отказывается от его традиций. Он испытывает влияние В.Я. Брюсова и его статьи «Ненужная правда», в которой известный поэт впервые выступил против натурализма в театральных

постановках. Протестуя против «подделывания действительности», поэт провозглашает сознательную условность на сцене. Мейерхольд являлся ярым противником натуралистического воссоздания характеров и быта, вытеснивших, по его мнению, духовность и сузивших масштаб идейности.

Он писал: «Мы хотим проникнуть за маску и за действие в умопостигательный характер лица и прозреть его „внутреннюю маску“. Искусство должно обрести утраченную способность производить катарсис». По его мнению, философская обобщенность и отвлеченность символических пьес заставят искать новые формы сценической выразительности. Порвав с принципами натуралистического театра, Мейерхольд считал, что он заново открывает старый закон театральности – условный прием, позволяющий отторгнуться от буквального прочтения драмы и открыть ее философский смысл.

Восхваляя совершенство данного метода, режиссер писал: «Условный театр освобождает актера от декораций, создавая пространство трех измерений и давая ему в распоряжение естественную статурную пластичность». Мейерхольд предлагал актеру широкое поле для импровизаций в сфере условного театра. Его деспотизм заключался в непримиримости к натуралистической манере исполнения, которой якобы были опутаны все современные лицедеи.

В своих спектаклях режиссер привлекал к действу зрителей. Из этих поисков родились и выход актеров в зрительный зал, и сцена посредине театрального зала. «Если условный театр, – писал Мейерхольд, – хочет уничтожения декораций, поставленных в одном плане с актером и акцессуарами, не хочет рампы, игру актера подчиняет ритму дикции и ритму пластических движений, если он ждет возрождения пляски – и зрителя вовлекает в активное участие в действие, – не ведет ли такой Условный театр к возрождению Античного? Да».

В.Э. Мейерхольд. Портрет работы Н. Соколова

Условный прием стал ведущим мотивом творческого обновления театра, обязательным элементом в новом искусстве. Сценической формой спектаклей Мейерхольда становится «мистерия: еле слышная гармония голосов, хор тихих слез, сдавленных рыданий и трепет надежд или экстаз, ведущий к всенародному религиозному действу, к вакханалии великого торжества чуда.». Брюсов, побывав на репетиции в студии Мейерхольда, отметил, что студийцы не сумели еще полностью порвать с традициями реализма. «Движения, жесты, речь артистов должны быть стилизованы, должны стремиться не к подражанию тому, как бывает „на самом деле“, а к той степени выразительности, какой в жизни не бывает.»

Жители Офицерской улицы давно приметили этого человека. Мейерхольд был высокого роста и очень стройный. Зачесанные назад волнистые волосы, открытый и широкий лоб, большие зеленовато-коричневые глаза, могучий орлиный нос невольно обращали внимание прохожих (дам – в особенности).

На репетициях он не мог сидеть спокойно на месте, все время находился в движении, размахивая при этом тонкими «нервными» руками. Такой же была у него манера речи – быстрая, без акцентов, подчас прерывистая. Его улыбка не казалась доброй и имела какой-то интригующий и немного презрительный характер. Он часто раздражался и приходил в ярость, если артисты не выполняли режиссерских установок или критиковали его позицию в искусстве. А таких насчитывалось немало. Артисты – живые люди со сложной душевной организацией, они энергично протестовали против отведенной для них однозначной роли марионеток, не желая вмещаться в предложенные Мейерхольдом железные рамки условного поведения на сцене. Актеры и зрители дружно восставали против новатора-режиссера, заставлявшего их отречься от реализма пьес и спектаклей. Не щадила самолюбивого Мейерхольда и театральная критика. Даже его друзья полагали, что ему следовало жить в другую эпоху, когда из ничего создавался сказочный театр, как, например, в Венеции во времена Карло Гоцци.