Петербургские апокрифы
Шрифт:
Когда Митя подбежал к дороге, всадник окликнул его:
— Что случилось?
На ходу Митя прокричал:
— Ногу сломала.
— Кто? — догоняя неостанавливающегося Митю, спрашивал всадник.
— Барышня Тулузова, — запыхавшись, едва ответил Митя.
— Это очень серьезно. Остановитесь на минуту, — не оставлял Митю в покое всадник.
Митя наконец остановился и взглянул на молодого, высокого, плотного и вместе несколько сутулого господина в сером, плотно облегающем сюртуке, в желтых крагах{280}
— Что же вы предполагаете делать? — спросил незнакомец.
— Лошадей надо достать, — бормотал еще не отдышавшийся Митя и хотел продолжать свой бег.
— Виноват, — опять остановил его всадник, — экипажи в деревне ужасны, дорога двенадцать верст тоже. Если позволите, я сейчас поеду домой и через десять-пятнадцать минут пришлю коляску, — больной, я думаю, будет удобнее.
Не дожидаясь ответа, он дал шпоры коню и галопом поскакал к деревне, за которой на пригорке, в зелени огромного парка, виднелась башня усадьбы.
Митя постоял, растерянно посмотрел вслед ускакавшему и медленно пошел по лугу.
Наташа лежала бледная, почти зеленая на накидке. Александра Львовна старалась снять с больной ноги сапог, причиняя, видимо, сильную боль Наташе, о чем можно было судить по вздрагивающим губам девушки, лежавшей неподвижно с закрытыми глазами. Митя кратко рассказал о встрече с всадником и, прислонясь к забору, молча, как-то без мыслей глядел на огромный, ярко-зеленый луг, на тонкий серп месяца в розоватых тучах, на вспыхнувшую одинокую бледную звезду на светлом небе, на ребятишек, бежавших из деревни по лугу, заинтересованных происшествием.
Прошло не более пятнадцати-двадцати минут, как на дороге показались два экипажа и впереди всадник в сером сюртуке.
Ловко соскочив с лошади, молодой человек подошел к Александре Львовне. Приподняв фуражку, он промолвил:
— Я взял на себе смелость предложить свои услуги в этом печальном происшествии. Позвольте представиться: Чугунов.
Он деловито осмотрел Наташу и потом голосом, не допускающим возражений, сказал:
— Знаете, так как, по-видимому, мадемуазель чувствует себя плохо, то пока не выяснится опасность ушиба, мне представляется неблагоразумным везти ее по тряской дороге более десяти верст. Поэтому я предложу, чтобы вы, madam, отвезли больную к нам в усадьбу. Здесь всего полверсты. Молодые люди могут поехать домой, чтобы уведомить о случившемся. Доктора можно будет сейчас же вызвать. А больной будет совершенно удобно в нашем доме.
Чугунов говорил с такой властной определенностью, что никто не возразил ни слова. Чугунов уже отдавал приказания кучерам.
Наташа открыла глаза.
— Митя, не отдавай меня, — прошептала она словно в бреду.
Тот вздрогнул, хотел что-то сказать, но она закрыла глаза. Кучера и Коля неловко толкались, не зная, как поднять Наташу. Тогда Чугунов отстранил их, ловко и бережно поднял девушку сильными руками и, прижимая к себе, понес к экипажу.
Наташа
Смутно вспоминала она то, что произошло накануне вечером, как кто-то нес ее по ряду огромных незнакомых комнат, как приехал доктор и долго возился с ногой. От каждого его прикосновения страшная, безумная боль сводила судорогой все тело, и казалось, что больше не будет сил перенести.
Теперь же крепко обвязанная нога была как чужая, как мертвая, а сладкая слабость успокоения какого-то не позволяла пошевельнуться.
Ничто не удивляло Наташу: ни эта незнакомая комната, ни то, что Александра Львовна спала рядом в кресле, а красная ночная лампочка еще горела на столике. Не хотелось думать, восстановлять в памяти смутную цепь событий.
Было сладко так лежать без мыслей, без движения, словно в детстве после долгой болезни.
Сквозь белые занавески пробивалось яркое солнце, чирикали птицы за окном; в комнате пахло лекарством, и что-то милое, давнее вспоминалось; не было и следа той тупой досадной тоски, которая владела Наташей накануне.
Сложив бессильно руки но пушистом белом одеяле, она улыбалась необычайной какой-то радости, охватившей ее в этой высокой, обставленной уютно старомодной мебелью, чужой комнате.
В такой ласковой дремоте прожила Наташа несколько дней, будто отдыхая после трудных дней напряженной, тяжелой работы.
Приезжал земский врач Василий Васильевич — молодой, но уже совсем лысый, с рассеянными печальными глазами, осматривал больную и отвечал неопределенно; перелом ноги находил не совсем благополучным; надеялся, что срастется без последствий, но беспокоило его сильное малокровие, на которое раньше не обращали внимания, так как Наташа вид всегда имела цветущий. Прописал для укрепления вино. Вместе с легкими изысканными кушаньями подавали всегда Наташе крепкую благоухающую мадеру.
От вина туманилась сладко голова, и весь день проходил как в полусне.
Александра Львовна нахвалиться не могла любезностью и заботливостью Чугуновых. Каждое утро горничная, подавая кофе, говорила:
— Его сиятельство приказали узнать о здоровье.
В полдень, постучав в дверь, входила сама княгиня Елена Петровна, легкой, будто молодой походкой подходила к Наташиной кровати эта невысокая, худенькая женщина с бледным энергичным лицом и белоснежными волосами в старинной прическе.
Еще не видя ее, Наташа чувствовала ее приближение по какому-то ласкающему шелесту платья, по нежному, острому благоуханию ее духов.
Елена Петровна целовала Наташу в лоб и садилась около ее постели, говорила всегда весело, как-то слишком чисто выговаривая русские слова и часто переходя на французские.
— Ну, мы совсем молодцом, моя прелестная нечаянная гостья. Доктор очень хвалит свою пациентку. Скоро мы поедем верхом, то есть я предпочту шарабан, а вы — с молодежью, и будете скакать на белом коне, как маленькая принцесса.