Петербургские апокрифы
Шрифт:
— Ну, видишь, Наташа, — говорила Катя, — разве я не права относительно князя? Сам на пикник попросился, — это неспроста.
Катя еще долго болтала что-то про князя, который, видимо, сильно занимал ее воображение.
Наташа почти не слушала. Ее искусственное возбуждение упало, она лежала на спине, заложив руки за голову, как в полусне.
Когда Катя замолчала, Наташа будто себя спросила:
— Если девушка знает, что ее любят, и сама почувствует, что полюбила, и первая скажет об этом?…
— Никогда не надо
— А если ничего не ответит, — продолжала Наташа, — промолчит на признание, что это значит: не любит или иное?
— Есть такие кисляи, — опять заговорила Катя: — им на шею вешаешься, а они нос воротят. Только это от трусости больше. Да ты кому это призналась, Наташечка? Расскажи! Ей-богу, никому не скажу, а посоветую, как поступить.
— Да что ты это? Я не про себя, я это в романе каком-то читала и вспомнила, — даже села Наташа, испугавшись, что выдала себя.
— Нет, ты расскажи. Со мной тоже один раз так было. В мальчишку-гимназиста влюбилась, а он испугался; потом целый год письма и стихи посылал, а увидит — краснеет и молчит, как дурак! Я его раз сама поцеловала, так он чуть в обморок не упал.
— А вот и князь, — воскликнул Константин Леонидович.
Действительно, в белой моторной лодке, которая приближалась быстро и плавно, сидел Чугунов в синей матросской блузе. Он сам управлял лодкой и, ловко миновав отмели, пристал к затонувшему наполовину дереву.
Закинув цепь в сучья, он ловко выскочил на берег.
— Браво, браво, настоящий спортсмен! — закричал Константин Леонидович, прихлопывая в ладошки.
Все встали навстречу князю, любуясь его лодкой; только Катя и Наташа остались лежать в тени.
— Да, бедняжечка, он все же очень некрасив, — промолвила Катя.
Наташа невольно взглянула на князя. Тот стоял, высокий, плотный, слегка сутуловатый, и, сконфуженно улыбаясь, показывал из-под узких черных усов большие, как клыки, зубы. Он был почти медно-красный от загара, сильно выдвинутые скулы и слегка раскосые калмыцкие глаза придавали ему добродушный вид негра.
Вдруг Наташа улыбнулась: этот большой неуклюжий человек показался ей почему-то трогательным.
— А все-таки он милый, — сказала она.
— Ну, милый-то это на чей вкус. Впрочем, я очень рада, что мои наставления идут тебе впрок, — засмеялась Катя, как опять показалось Наташе, завистливо.
— Князь, князь, подойдите же к нам, а то так жарко, и лень вставать! — закричала Наташа.
Чугунов, будто намеренно не глядевший в их сторону, быстро подошел.
— Сейчас мы говорили, и Наташа нашла, что вы очень милый, — с кокетливой, несколько неприятной развязностью сказала Катя.
— Я не думал, что Наталья Андреевна будет так снисходительна ко мне, — несколько сухо, без улыбки промолвил Чугунов.
Даже Катя смутилась этим тоном и после того, как прошло несколько минут в
— Неужели вы не скучаете здесь, в деревенской глуши?
— Я в первый раз живу в русской деревне, — ответил Чугунов. — Я очарован этим простором полей, тишиной лесов, озерами. К тому же я не знаю скуки, а тоска, мучительные мысли появляются не от местоположения, в котором живешь.
— Отчего же появляется тоска? — лукаво спросила Катя.
— Ну, я не знаю, различные душевные переживания.
— Любовь, например, — опять поддала Катя.
— Да, и любовь приносит много печали.
Подошел Константин Леонидович и заговорил с князем о земских делах.
Катя шептала Наташе:
— Ну не будь же такой жестокосердной.
До обеда время прошло вяло. Было жарко, и все лежали в траве или бродили около воды. Наконец в пятом часу Константин Леонидович при помощи Кузьмы, которого он посылал в деревню, принялся стряпать, что-то варить в никелированных кастрюльках, переливать из бутылки и производить с таинственно-торжественным видом еще какие-то манипуляции. Наконец барышням был отдан приказ накрывать на стол. Постлали скатерть, расставили тарелки, и Константин Леонидович возвестил:
— Ершовая уха на телячьем бульоне. Любой архиерей пальчики оближет.
Затем следовал шашлык, и наконец Маровский разлил по стаканам горячий пунш.
— За здоровье Александры Львовны! — провозгласил Константин Леонидович и затянул. — Саша, Саша, пей, пунша не жалей, на скатерть не лей. Саша, Саша, пей, — все подхватывали и не переставали, пока сконфуженная Александра Львовна не выпила четверти стакана и не сказала умоляюще:
— Больше не могу…
Тогда начали славить других.
— «Миша, Миша, пей…»
Чугунов встал, неуклюже поклонился и, не отрываясь, выпил стакан залпом.
— Вот это я понимаю, настоящий англичанин! — восхищенно крикнул Маровский.
Князь еще только больше побагровел, и слегка заблестели его печальные, будто у верной собаки, глаза.
Когда очередь дошла до Наташи, она выпила тоже почти весь стакан. Ласкающая теплота пробежала по телу и будто туман застлал глаза и голову.
— Ты с ума сошла, Ната! — недовольно сказала Александра Львовна.
После обеда играли в горелки,{284} прыгали через костер. Константин Леонидович составлял кадриль. Наташе случилось стоять во время горелок в паре с Митей. Она чувствовала, как дрожит его рука.
— Наташа… — начал он тревожным шепотом.
Она вырвала свою руку и крикнула:
— Бегите.
Задевая платьем за кусты, слегка прихрамывая, Наташа побежала прямо к темневшему озеру.
Сильные руки схватили ее, что-то знакомое вспомнилось ей при этом прикосновении. Она обернулась и близко над собой увидела лицо князя. Он крепко держал ее.