Петербургские апокрифы
Шрифт:
Глава VI
Имея землю, стада и дом, расположенный на холме, с окнами на запад, восток, север и юг, Терпандр, постоянно живущий в далеком городе, вздумал прожить летние месяцы у моря, отдохнуть от зимнего веселья в тихом уединении и, кстати, проверить старого раба Емподия, управляющего всем имением и не всегда аккуратного в присылке положенных оброков.
Он не привез с собой ничего, кроме нескольких книг и запаса восковых таблеток для писем к далеким друзьям и сельских элегий. Он вел идиллическую и уединенную жизнь, ухаживая сам за своим цветником, встречая восход солнца уже на прогулке, не чуждаясь, однако, своих соседей, часто приходивших к нему за советами или даже просто из наивного любопытства, задавая ему тысячи вопросов, на которые
Не только звуки флейт развлекали его. Сбивчивые слова юноши или иногда задумчивое молчание по целым часам, его нежная странная красота, особенность его положения среди всех других юношей, — все это привлекало Терпандра. И однажды, поливая по обыкновению на закате свои грядки с левкоями в то время, как Вафил, полулежа на каменных ступенях, лениво перебирал отверстия флейт, Терпандр вдруг оставил работу, как будто принявши какое-то решение, вошел на несколько минут в дом и, выйдя, держа в руках восковые таблетки, которые розовели от последних лучей солнца, прочел так:
Флейта нежного Вафила Нас пленила, покорила, Плен нам сладок, плен нам мил, Но еще милей и слаще, Если встречен в темной чаще Сам пленительный Вафил. Кто ловчей в любовном лове: Алость крови? тонкость брови? Гроздья ль темные кудрей? Жены, юноши и девы Все текут на те напевы, Все к любви спешат скорей. О, Вафил, желает каждый Хоть однажды страстной жажды Сладко ярость утомить, Хоть однажды, пламенея, Позабыться, томно млея, Рвися после Мойры нить. Но глаза Вафила строги, Без тревоги те дороги, Где идет сама любовь. Ты не хочешь, ты не знаешь, Ты в лесу один блуждаешь, Пусть других мятется кровь. Ты идешь легко, спокоен, Царь иль воин, кто достоин Целовать твой алый рот? Кто соперник, где предтечи, Кто обнимет эти плечи, Что лобзал один Эрот. Сам в себе, себя лобзая, Прелесть мая презирая, Ты идешь и не глядишь, Мнится: вот раскроешь крылья И без страсти, без усилья В небо ясное взлетишь.{132}Глава VII
Окончившие жатву на еще не обсыпавшихся желтых снопах справляли праздник Деметре-матери.{133} И так как не все поспевали к одному сроку с началом и окончанием работ, то и празднества жатв не совпадали. Связанные же часто с далекими поселками родством и дружбой, приглашенные через особых вестников, приходили на чужие праздники друг к другу и тем удваивали, утраивали, иные даже удесятеряли веселые дни.
Под покровительством плодоносной богини окончательно решались судьбы осенних браков, и часто в эти теплые, бессонные ночи благосклонная Деметра благословляла тайну счастливых любовников, еще не названных перед лицом Гименея{134}
Приглашенный вместе с другими ходил на праздники и Вафил, но больше непонятной, неожиданной боли, чем радости, принесли ему эти счастливые для всех дни отдыха, любви и веселья.
Не было больше шумных игр. Тихий шепот любовных пар заменил песни и танцы. Грустным бродил Вафил, не понимая, в чем заключалась тягостная перемена. По-прежнему ласково улыбались, целовали его при встрече девушки, а к вечеру всегда так случалось, что приходилось ему или уходить подальше в душистые, сырые луга, или сидеть у огней с стариками и слушать их хмельные, бессвязные речи, пока не овладеет памятью сон.
Всеми ласкаемый, всем щедро раздающий поцелуи, Вафил не понимал праздного вопроса: «Кого ты любишь?» — и часто слезы непонятной горькой обиды выступали на прекрасных глазах в эти звездные, одинокие ночи.
Глава VIII
Однажды, возвращаясь с бесцельной прогулки, Вафил был остановлен вопросом поборовшей робость Главкис, уже давно томящейся страстью к юноше:
— Отчего ты грустен, прекрасный Вафил? Разве никто не хочет принять от тебя душистого венка? Разве мало утешают тебя поцелуи и нежные ласки девушек, что ты ходишь, как отвергнутый и никому нелюбый?
Подняв на вопрошающую свои светлые прозрачные глаза, еще никогда не темневшие страстью, Вафил отвечал, горько жалуясь:
— Я готов, милая Главкис, спросить у тебя, что случилось со мной. Оставаясь прежним, я не понимаю сам, почему все вокруг меня изменилось.
— О, юноша, признавайся, как имя жестокой, что заставляет тебя страдать! — с притворным смехом воскликнула девушка, трепеща от ожидаемого ответа.
— Мне пришлось бы перечислить все имена, потому что все без всякой вины стали слишком мало любить меня.
— Может быть, потеряв любовь всех, ты приобрел любовь одной, и не есть ли она самая истинная.
— Увы, я не замечаю даже этой единственной.
— Как несчастна должна быть имеющая столь непроницательного возлюбленного.
Отвернувшись, чтобы скрыть свое волнение и даже слезы, девушка пошла по дороге, закрыв лицо руками.
— Если ты, милая Главкис, хотела сказать, что ты любишь меня — я очень рад, — догоняя девушку, говорил Вафил. — Я тоже очень люблю тебя, — добавил он голосом, слишком не похожим на влюбленного, и целуя ее, утешая, он не замечал, что ответные поцелуи были уже совсем не такими, как даваемые при всех.
Глава IX
В самый полдень вошел Вафил в дом, незамеченный Терпандром, углубившимся в чтение, и Емподием, отправлявшимся в город по поручению хозяина, и, пройдя темными сенями, вышел на внутренний дворик с выложенным розовым мрамором, еще не совсем высохшим водоемом и в рост человеческий, прекрасным изображением Кипрской матери над ним.
Пурпуровый полог не был растянут, и солнце, стоящее прямо над головой, обжигало с беспощадной яростью своим страстным зноем, увеличенным еще каменными накалившимися стенами.
Без колебания Вафил подошел прямо к божественной Афродите и, положив у ног ее, как будто дары простой полевой нимфе, половину козьего сыра и лепешку из сладкого мака, обратился к ней так:
— Много раз слышал я твое имя, о милостивая, упоминаемое будто бы как имя чудесной покровительницы моей. Так рассказывали, по крайней мере, помнящие мое рождение, хотя я, не зная, не молился тебе и не благодарил тебя за милости, считая их получаемыми от других знакомых мне с детства богов. Ты, всеблагая, конечно, не рассердишься на мое незнание. Теперь же я прихожу к тебе потому, что мой друг Терпандр, выслушав рассказ о моем рождении, приказал привезти тебя из-за моря, объяснив, что только к тебе должен обращать я свои молитвы, что ты, сильнейшая из всех, можешь принести смертным и божественную радость, и горесть, от которой нет утешения. И вот я, никогда до сих пор не знавший горя и слез, молю тебя — сжалься надо мной; научи, отчего я, так не похожий на других, всем сердцем жаждая любви, не понимаю, что означает это столь жестокое для меня слово.