Петербургские трущобы. Том 1

Крестовский Всеволод Владимирович

Но прошла минута, он замолчал – только еще суровее, с сосредоточенным видом стал ходить по комнате своими медленными и тяжелыми шагами.

Несколько времени длилось полнейшее молчание, один только маятник стучал да Морденко ходил. Сырость и холод этой квартиры порядком-таки стали пронимать квартального.

– Однако, у вас тово… холодновато… Нельзя ли затопить? – попросил он, поеживаясь и растирая руки.

Морденко при этой неожиданной просьбе искоса взглянул на него, как бы на своего личного врага.

– Затопить нельзя… вчера топлено, – сухо возразил он, – а вот

чаю не угодно ли? У меня настой хороший – из целебных трав…

– Нет, этого не хочу, – отказался квартальный, – а нет ли у вас эдак тово… насчет бы водочки?

Старик встрепенулся и так поглядел вокруг себя, словно бы услыхал что-нибудь очень оскорбительное для нравственности и даже кощунственное.

– Боже меня упаси! – отрицательно замотал он головой. – Никогда не пью и в доме не держу… В водке есть блуд и соблазн. Я плоть и дух свой постом и молитвой питаю, так уж какая тут водка!

Квартальный полюбопытствовал оглядеть Морденкину квартиру, что старику не больно-то нравилось; однако нечего делать – пошел за ним с фонарем. «Кстати, – подозрительно думалось ему, – огляжу хорошенько, не хапнул ли чего в спальне тот-то… спрятанный?»

Они вошли в эту комнату. Там особое внимание посетителя обратило на себя висевшее на стене довольно странное расписание:

Понедельник – Картофель.

Вторник – Овсянка.

Среда (день постный) – Хлеб и квас.

Четверток – Капуста кислая.

Пяток (день постный) – Хлеб и квас.

Суббота – Крупа гречневая.

Воскресенье – Суп молочный и крупа ячневая.

– Что это у вас за таблица? – осведомился квартальный.

Морденко немножко замялся и закашлялся.

– Гм… это… гм… э… обиходное расписание стола моего, – объяснил он, – в какие дни какую пищу вкушать надлежит… Я во всем люблю регулярность – поэтому у меня и распределено.

– Но неужели же этим можно быть сытым? – изумился надзиратель, поедавший ежедневно весьма почтенное количество разных жирных снедей нашей российской кухни.

– Кто, подобно мне, дни свои в посте и молитве проводит, – с глубоким и серьезным смирением заметил старик, – тот и об этой пище забудет… Ибо он насыщен уже тем, что духом своим с творцом беседует.

– А это что за комната у вас под замками и печатями?

Вопрос шел о кладовой.

– Это… гм… гм… Это моя молельня, – поморщился Морденко. – Туда я от сует мирских уединяюсь и дни свои в духовном созерцании провождаю… Там мне господь бог и ясновидения посылает.

«Врешь, старый хрыч, там-то, надо быть, у тебя раки-то и зимуют!» – усомнился про себя выпускной сокол.

Старая стенная кукушка, маятник которой, словно старик на костылях, спотыкаясь, отбивал секунды, захрипела и прокуковала шесть. Старый попугай в своей клетке захрипел точно таким же образом, и тоже начал куковать. Надзиратель не выдержал и расхохотался. Морденко очень обиделся.

– Над бессловесной тварью грех смеяться, – заворчал он, отвернувшись в сторону, – бессловесная тварь на обиду не может ответствовать обидою же; а почем знать, может, она тоже чувствует… Он у меня птица умная… все понимает…

Прошло еще некоторое время

среди молчания и ожиданий. Надзиратель уже начинал сердиться и подумывать, что следует задать Зеленькову изрядную вспушку за ложное показание, как вдруг в наружную дверь слегка постучали. Часы показывали половину седьмого. Все встрепенулись при этом внезапном стуке, у всех слегка дрогнуло сердце. Кухарка пошла отворять, и в ту же минуту раздался ее короткий пронзительный крик и глухой звук падения человеческого тела.

Убийца тотчас же был схвачен и связан двумя силачами.

Гречке не удалось. Зато совершенно удалась облава выпускного сокола.

XIII

ДОЗНАНИЕ И АКТ НА МЕСТЕ

Связанный Гречка молчал – только мрачно глядел исподлобья, поводя вокруг злобными глазами, да тихо покачивался со стороны в сторону, как медведь, пойманный в тенета. Его, хоть и скрученного, не выпуская, держал за шиворот один из городовых сержантов. Остальные отправились в прихожую поглядеть, что сталось с кухаркой. Она лежала в обмороке, с раскроенной щекой. Рана, хотя и не очень опасная, нанесена была железным орудием. Вскоре посредством вспрыскивания холодной водой женщину эту удалось привести в чувство.

Тогда один из людей был послан за понятыми, которые набираются в этих экстренных случаях из живущих в том же доме. Началось полицейское дознание.

– Кто таков? – вопросил надзиратель, взяв у Морденки перо, чернила и лист бумаги.

– Виленский мещанин Осип Иванов Гречка, – бойко отвечал связанный.

– Лета?

– Сорок пять.

– Исповедания?

– Ну, уж этого не знаю, а надо полагать – христианской веры.

– Зачем приходил в квартиру господина Морденки?

– Жилетку свою выкупать… у меня тут жилетка в закладе – в полтине серебра заложена.

– Правду он показывает? – отнесся допросчик к Морденке.

Старик молчал, переминаясь с ноги на ногу, и не знал, что отвечать.

– Правду ли он показывает? – повторил квартальный.

– Да уж всеконечно правду, ваше благородие, – отозвался Гречка, – жилетка моя, надо полагать, лежит у него вон в той запертой комнате.

– Там нет никакой жилетки! никакой жилетки нету! – тревожно забормотал встрепенувшийся Морденко.

– Нет, есть! – оппонировал Гречка. – Коричневая, плюшевая, в желтую клетку, с бронзовыми пуговками. Да прикажите отпереть, ваше благородие, так и увидите сами; а то что ж человека за напрасну вязать? Я не разбойник какой, а пришел вещию свою выкупить.

– Так, друг любезный, так!.. А кухарке-то щеку зачем раскроил?

– Сама подвернулась… Она первая с кулачищами на меня накинулась, а я только, оборонямшись, призадел ее маленько…

– Что и говорить! Не видал я, что ли? – вмешался державший его городовой.

– А ты молчи, милый человек, потому ты по закону не свидетель; а как есть ты наш телохранитель, значит – ты и молчи! – наставительно поучал его Гречка.

– Ишь ты, законник какой уродился! – балагурил выпускной сокол, с удовольствием потирая свои красные, полные ладони. – Надо быть, на юридическом факультете экзамен держал? а?