Петербургские женщины XVIII века
Шрифт:
Те же настроения царили и в России в начале XIX века. Автор «Поваренного календаря», изданного в 1808 году, посвящая свой труд «высокопочтеннейшим российским хозяйкам», пишет: «Хотя я не исключаю от сей обязанности хозяек домов знаменитых и богатых, кои, не знаю, почему, себя лишают своего права и великого удовольствия заниматься внутренним хозяйством своего дома, но, прежде всего, обращаюсь к хозяйкам среднего состояния».
Им он советует: «Когда хозяин занимается делами и хозяйством внешним, после трудов своих возвращается он во объятия своей супруги, ее долг тогда — подкрепить его здоровыми и вкусными снедями, и сколько приятна снедь, руками милыми
Но оказавшись «у руля», жена не только баловала мужа разными деликатесами, она могла и посадить его на диету, если считала, что он есть слишком много. Именно так поступала Дарья Алексеевна Державина.
«Отношения между супругами, — отмечает Я. Грот, — были вообще дружелюбные, но у Гаврилы Романовича были две слабости, дававшие иногда повод к размолвкам: это была, во-первых, его слабость к прекрасному полу, возбуждавшая ревность в Дарье Алексеевне, а во-вторых, его неумеренность в пище.
За аппетитом мужа Дарья Алексеевна зорко следила и часто без церемоний конфисковала у него то или другое кушанье.
Однажды она не положила ему рыбы в уху, и раздосадованный этим Гаврила Романович, встав тотчас из-за стола, отправился в кабинет раскладывать пасьянс. В доказательство его добродушия рассказывают, что когда после обеда жена, придя к нему с другими домашними, стала уговаривать его не сердиться, то он, совершенно успокоенный, спросил: „За что?“ — и прибавил, что давно забыл причину неудовольствия».
Больше повезло значительно менее известному поэту XVIII века Юрию Александровичу Нелединскому-Мелецкому. Очевидно, его жена, смолянка первого выпуска Екатерина Хованская, более терпимо относилась к обжорству мужа.
В одном из своих писем Юрий Александрович признается: «Маша повариха точно по мне! Вот чем она меня кормит, и я всякий день жадно наедаюсь:
1) рубцы,
2) голова телячья,
3) язык говяжий,
4) студень из говяжих ног,
5) щи с печенью,
7) гусь с груздями — вот на всю неделю, а коли съем слишком, то на другой день только два соусника кашицы на крепком бульоне и два хлебца белого».
Впрочем, и женщинам не возбранялось обладать хорошим аппетитом. «Известны случаи, когда художник для торжественного портрета (а это мы можем установить, сравнивая его с рисованными профилями или другими портретами), награждает заказчицу полнотой, вовсе ей не свойственной, — пишет Юрий Лотман. — Отдавая предпочтение пышным формам, соответственно относятся и к аппетиту. Женщина той поры ест много и не стесняется этого».
Продукты хозяйки закупали обычно на Сенном рынке или в Милютиных рядах Гостиного двора, построенных в 1737–1742 годах Алексеем Ивановичем Милютиным, владельцем расположенной неподалеку от Гостиного двора шелковой фабрики (современный адрес: Невский пр., 27–29, здание неоднократно перестраивалось). На первом этаже было устроено 14 лавок, где торговали свежими фруктами, рыбными деликатесами, икрой, шипучими винами и дичью. Место было людное, фрукты пользовались спросом у служащих посольств, во множестве располагавшихся на Невском проспекте. Семьи победнее закупались на местных рынках — Сытном на Петроградской стороне, Андреевском на Васильевском острове, Никольском во второй Адмиралтейской части, Финском или Харчевом в первой Адмиралтейской.
В 1785–1790 годах по проекту архитектора Джакомо Кваренги на том месте, где находился Харчевой рынок построили каменное здание
Выгодную покупку «из первых рук» можно было сделать и на стрелке Васильевского острова, куда в конце XVIII века перевели порт и где швартовались иностранные торговые суда. Причалы находились там до середины XIX века. В 1828 году А. С. Пушкин писал жене: «Вчера мы ездили с Карамзиным на Биржу есть устрицы и слушать пение тысячи птиц, которые в клетках расставлены на несколько этажей… То-то было бы тебе объедение на Бирже: устрицы, сыры, разные сласти…»
Об «устрицах с биржи» и их роли в судьбе человека Александр Радищев рассказывает в «Путешествии из Петербурга в Москву» такую историю: «Проснувшись, услышал я шепот. Два голоса различить я мог, которые между собою разговаривали.
— Ну, муж, расскажи-тка, — говорил женский голос.
— Слушай, жена. Жил-был…
— И подлинно на сказку похоже; да как же сказке верить? — сказала жена вполголоса, зевая ото сна. — Поверю ли я, что были Полкан, Бова или Соловей Разбойник.
— Да кто тебя толкает в шею, верь, коли хочешь… Не перебивай же моей речи. Итак, жил-был где-то государев наместник. В молодости своей таскался по чужим землям, выучился есть устерсы (устерсы — устрицы. Вся нижеследующая история весьма напоминает причуды вельможи Г. А. Потемкина, фаворита Екатерины II. — Е. П.) и был до них великий охотник. Пока деньжонок своих мало было, то он от охоты своей воздерживался, едал по десятку, и то когда бывал в Петербурге. Как скоро полез в чины, то и число устерсов на столе его начало прибавляться. А как попал в наместники и когда много стало у него денег своих, много и казенных в распоряжении, тогда стал он к устерсам как брюхатая баба. Спит и видит, чтобы устерсы кушать. Как пора их приходит, то нет никому покою. Все подчиненные становятся учениками. Но во что бы то ни стало, а устерсы есть будет.
В правление посылает приказ, чтобы наряжен был немедленно курьер, которого он имеет в Петербург отправить с важными донесениями. Все знают, что курьер поскачет за устерсами, но куда ни вертись, а прогоны выдавай. На казенные денежки дыр много. Гонец, снабженный подорожною, прогонами, совсем готов, в куртке и чикчерах (чикчеры — обтягивающие гусарские брюки. — Е. П.) явился пред его высокопревосходительство.
„Поспешай, мой друг, — вещает ему унизанный орденами, — поспешай, возьми сей пакет, отдай его в Большой Морской“.
„Кому прикажете?“
„Прочти адрес“.
„Его… его…“
„Не так читаешь“.
„Государю моему гос…“
„Врешь… господину Корзинкину, почтенному лавошнику, в С.-Петербурге, в Большой Морской“.
„Знаю, ваше высокопревосходительство“.
„Ступай же, мой друг, и как скоро получишь, то возвращайся поспешно и нимало не медли; я тебе скажу спасибо не одно“.
И ну-ну-ну, ну-ну-ну; по всем по трем, вплоть до Питера, к Корзинкину прямо на двор.
„Добро пожаловать. Куды какой его высокопревосходительство затейник, из-за тысячи верст шлет за какою дрянью. Только барин добрый. Рад ему служить. Вот устерсы, теперь лишь с биржи. Скажи, не меньше ста пятидесяти бочка, уступить нельзя, самим пришли дороги. Да мы с его милостию сочтемся“.