Петербургский изгнанник. Книга первая
Шрифт:
— Панкратий Платонович, господин Радищев, что же вы не проходите? — умилённо пропела она.
— Любуюсь покупкой — сиронизировал Радищев.
До неё не дошёл смысл его слов.
— Какие пустяки! Девчонка куплена мною за 15 денежек…
— Не дорого! — с болью в голосе проговорил Радищев.
Варвара Тихоновна взглянула на свою невольницу.
— Что уставилась? Пошла вон!.. — и снова расплылась в улыбке перед гостями.
— Я вижу, девчонка приглянулась вам, желаете,
Спазмы душили Радищева. Он был на грани того, чтобы предерзко нагрубить Дохтуровой и тут же покинуть её дом.
— Благодарю, сударыня, живой товар не покупаю…
Варвара Тихоновна округлила глаза. Сумароков поспешил сгладить резкость Радищева.
— Лишние люди, Варвара Тихоновна, для путешественника — обуза…
Дохтурова заставила себя улыбнуться гостю. Слова Радищева обидели хозяйку. Она была злопамятна и за нанесённую обиду всегда старалась отомстить.
— Скорее же, господа, пройдёмте в залу…
Она посторонилась и освободила двери. Настроение было испорчено. Радищев сразу почувствовал себя чужим в этом доме. Дохтурова, приличия ради, стараясь скрыть обиду, продолжала показывать себя гостеприимней хозяйкой.
В небольшом зале сидели гости и чинно беседовали между собой. Среди них было несколько знакомых Радищеву чиновников, встречавшихся ему в других домах тобольской знати, две купеческие четы и учителя, чувствующие себя здесь, в гостиной, более стеснённо и робко, чем в училище.
Обед был пышным, блюда хорошо приготовлены. Гости расточали комплименты хозяйке, возле которой на цыпочках крутился Дохтуров. После обеда Варвара Тихоновна пожелала, чтобы все прослушали разученную ею новую музыкальную пьесу. Гости прошли из столовой в зал. Дохтурова села за клавикорды и стала играть сдержанно, но не без чувства. Она исполняла пьесу с экспрессией, и гости с удовольствием слушали её игру.
Радищев тоже слушал пьесу, невольно думая о музыке и её исполнительнице. И пока хозяйка играла, он, облокотившись на карниз изразцового камина, удивлялся, как могут уживаться в сердце Дохтуровой жестокость к человеку и любовь к музыке. Перед его глазами, как живой укор великой несправедливости, стояла калмыцкая девочка.
Когда смолкли клавикорды, Варвара Тихоновна распорядилась начать танцы. Муж её торопливо выбежал, и вскоре в зал вместе с ним вошли полковые музыканты.
Радищев удалился в одну из комнат. За ним последовали Сумароков, Бахтин, учитель семинарии Лафинов и ещё два чиновника — друзья Панкратия Платоновича, любившие поспорить о книгах и искусстве.
— Великолепная игра! — восхищался один из чиновников. — Так может играть только женщина с чувствительным и добрым сердцем…
Радищев возразил:
—
— Надеюсь, сказано не о Варваре Тихоновне?
— Н-да-а! — протянул Александр Николаевич и устало сел на диван. Он задумался. По лицу его скользнула грусть.
— Нужны годы, чтобы сделать человека умным и добрым, господа. Годы-ы!
Ему хотелось перекинуться сейчас свежим словом, выслушать сокровенные мысли других, провести часок в дружеской беседе, чтобы забыть калмыцкую девочку и Варвару Тихоновну, умеющую обвораживать людей показной сердечностью и добротой.
— Почему годы? — бойко возразил Радищеву учитель, семинарии и подсел к нему. Живые глаза учителя блестели и раскрасневшиеся щёки выдавали возбуждение.
Александр Николаевич уловил в них огонёк спора.
— Молодой человек, — сказал он, — не знаю, как вас по батюшке…
— Лафинов, — отозвался тот.
— Прошу извинить, — сказал Панкратий Платонович, — Иван Андреевич Лафинов, преподаватель философии и красноречия, усерднейший автор «Иртыша»…
Радищев и Лафинов привстали.
— Прекрасный проповедник! — отрекомендовал его Сумароков.
— Господин Радищев сумеет оценить меня сам…
— Присядемте, господин Лафинов, — сказал Радищев, улыбаясь новому собеседнику, человеку, видно, просвещённому, любознательному, и продолжал:
— Великие преобразования в обществе быстро не совершаются, они накапливаются на протяжении десятилетий…
— Я вижу новую эпоху, — едва сдерживая свои чувства, проговорил Лафинов, — она не за горами…
— Разумное семя сначала размножают, — как можно спокойнее сказал Радищев, — чтобы получить его обильные всходы.
— Ждать — проиграть, взять сейчас — увидеть исполнение желанного, — запальчиво сказал Лафинов.
Он весь пламенел, когда его что-нибудь волновало. Лафинов пытался свести разговор к Франции, но Радищев избегал этого. Он знал: в Тобольске много говорили о событиях в Париже, что они нашли отклик в горячих сердцах сибиряков. Александр Николаевич ждал, что Лафинова поддержит Сумароков, и не ошибся.
— Франция открывает новую эру человечества, — произнёс Панкратий Платонович и посмотрел на Радищева.
Сумароков думал, что Радищев ответит ему пышной тирадой о вольности или скажет обличительную, гневную речь. Поводом к этому мог бы служить случай с калмыцкой девочкой.
— Иван Андреевич, — сказал Радищев, — горячность ваша от молодости вашей. С нею не долго и до греха… — И обращаясь к обоим собеседникам добавил: — Чтобы всё это не было утехой сердца и воображения, тщательно проверьте всё разумом…