Петербургский изгнанник. Книга первая
Шрифт:
А Сумароков, увлечённый, продолжал читать:
В Сибири чем убить такое скучно время? Вели-ка дров принесть беремя: Затопим камелёк, Разложим аленький трескучий огонёк, Сорокаградусны забудем здешни хлады…Давно Александр Николаевич не испытывал таких острых и свежих ощущений, как сегодня. Он откинул воротник шубы и подставил лицо встречному
Их настигла и обогнала ретивая тройка, убранная лентами и коврами.
Звенели бубенцы и колокольчики на разные голоса. Посредине повозки стояла соломенная кукла, а над ней, вверху на шесте, было прикреплено колесо — древняя языческая эмблема солнца. Эта повозка и называлась «маслишкою».
Под яром Чувашского мыса повозка остановилась. Несколько молодых людей — парней и девушек, сопровождавших маслишку, сняли куклу, поставили её на лёд и зажгли. Солома ярко загорелась, а молодёжь, напевая хороводную песню, носилась по кругу. В песне говорилось, что пришла пора проститься с масленицей, весельем, блинами и сесть за великопостные сухари да воду.
— Вот она Русь! — восторженно проговорил Сумароков.
— Народное гулянье, — поправил его Радищев.
Александр Николаевич с детства любил всё народное — сказки, песни, игры, пляски, обряды, гаданье. В них он видел чистые и красивые проявления души русского человека.
Они возвращались с проводов масленицы возбуждённые, радостные и довольные.
— Теперь ко мне, ко мне, — остановив лошадей возле своего домика, сказал Сумароков, — сегодня вы проведёте вечер в кругу моих друзей. Они уже ждут…
Панкратий Платонович увлёк Радищева за собой, запросто обхватив его рукой за талию. В прихожей их встретили оживлённые и нетерпеливые приятели Сумарокова.
— Негоже запаздывать, — вместо приветствия заметил военной выправки человек и представился:
— Михаил Алексеевич Пушкин, может, уже и наслышаны обо мне? На свете злых языков больше, чем добрых…
Радищев, лично не знавший Пушкина, ещё в Санкт-Петербурге был достаточно осведомлён как о деле этого гвардейского офицера, так и о нём самом.
— Мы встречаемся впервые, — сказал Александр Николаевич, приятельски пожимая Пушкину руку.
Михаил Алексеевич Пушкин был моложе его, но казался его сверстником. Он преждевременно состарился. Сзади Пушкина стоял Иван Бахтин, не любивший появляться в частных домах в своём прокурорском мундире и всегда приходивший в гости в пышном наряде франта. Он важно встряхивал своим хохолком на голове в знак приветствия и добродушно улыбался.
Прошли через гостиную в небольшой зал. Посредине его стоял круглый стол, в простенках зеркала с подстольниками из красного дерева, стулья, крытые пёстрым ситцем, по стенам — картины и портреты, указывающие на то, что хозяин дома любил живопись.
Как только Александр Николаевич вошёл в зал, из-за карточного столика поднялся смуглолицый, с маслеными, хитроватыми глазами тобольский бухаретин. Он шагнул ему навстречу и, прижав руки к груди, низко поклонился.
—
— Не любитель карт, — отказался Радищев и поблагодарил за приглашение.
— Автор перевода «Мнение магометан о смерти пророка Моисея», напечатанного в «Иртыше», — пояснил Панкратий Платонович, — знаток Бухарии…
При этих словах Александр Николаевич как-то по-новому окинул взглядом Маметова, живо напомнившего ему приезд в Санкт-Петербург бухарского посла Ирназара Максютова. Это было лет десять назад. Радищев тогда только начал служить в коммерц-коллегии и заинтересовался бухарским посольством, требовавшим удовлетворить просьбу своих купцов, ограбленных киргизами и сообщниками Пугачёва где-то на Оренбургской линии. Ему припомнилось это дело. Екатерина II не удовлетворила просьбы купцов, сославшись на смутное время, но Максютова обласкала, осыпала милостями и позволила ему беспошлинно торговать по Каспийскому морю. А когда посольство покидало Россию, то сверх подарков Максютов получил четыре тысячи рублей серебром на постройку училища в Бухаре. Немного позднее именным указом посланнику «Большой Бухары» при русском дворе был пожалован корабль для распространения торговли в водах российской империи.
— Давно из Бухарии? — спросил Радищев.
— Мендыяра Бекчурына слышал? — вместо ответа тоже спросил Апля Маметов.
— Да, да, — поспешил сказать Радищев, знавший некоторые подробности о поездке Бекчурина в качестве русского посла к бухарскому хану с письмом графа Никиты Панина.
— Тогда прыезжал Аренбург, мало-мало торговал. Потом прыбыл Тобольск…
— Про Филиппа Ефремова — странствователя по Бухарии знаете? — задал вопрос Радищев.
— О-о! — протянул Апля Маметов и поднял над головой указательный палец. — Юзбашей у Аталыка был, с его девочкой персыанкой Кашгар бегал… Смелый человэк, о-о!
— Какую книгу странствования и приключений написал, — с заметной гордостью сказал Сумароков. — Три издания выдержала…
— Вот вам российский унтер-офицер! — с глубоким проникновением и теплотой произнёс Александр Николаевич и, словно отвечая на свои мысли, захватившие его v в тот момент, продолжал: — Всё это очень примечательно и хорошо. Разными путями русские ищут дружбы с другими народами и, наверняка, найдут её… — И, обращаясь к Апле Маметову, заключил:
— Перевод «Мнение магометан о смерти пророка Моисея» непременно прочту, — Александр Николаевич доверчиво улыбнулся автору, — а лучше бы о торговле в Бухарии написали, как думаете?
— Подумать можно.
— Подумайте…
Радищев с первой минуты проникся расположением к этому небольшому обществу. Поправляя перед зеркалом измявшийся батистовый бант, Александр Николаевич обратился сразу ко всем:
— Какие новости, господа?
— Нет дня без новостей. Из столицы пишут, что граф Безбородко всё забавляется…