Петербургский изгнанник. Книга первая
Шрифт:
— Не родственник ли пииту, Александру Петровичу Сумарокову?
— Дальний! — чёрные усики Сумарокова шевельнулись. — Притчи сочиняю и с музой дружу не по наследственности.
— Похвально!
Они оба улыбнулись.
— Я к Александру Васильевичу, — поведя глазами на дверь губернаторского кабинета деловито заговорил Сумароков, — с прожектом очередного номера ежемесячника…
Он окинул Радищева доверчивым взглядом, словно подчёркивая этим, что, посвящая его так скоро во внутренние дела, он оказывает ему своё расположение.
— Живём его отеческим вниманием
Панкратий Сумароков рассказал, как год назад в Тобольске, купцом первой гильдии Василием Корнильевым, был приобретён печатный станок, заведена бумажная фабрика и открыта типография. Великое событие в наместничестве ознаменовалось по желанию просвещённого губернатора Алябьева изданием ежемесячника в Сибири. Его назвали красиво, но не всем понятно: «Иртыш, превращающийся в Ипокрену». Это было единственное периодическое провинциальное издание в России. Гордость, с какой говорил о журнале Сумароков, была вполне уместна.
— Наш «Иртыш» возродил «Уединённый пошехонец», — сказал он, сверкнув глазами.
— Кто кого? — уловив игру слов и улыбаясь, переспросил Радищев.
— «Пошехонец» издавался два года, «Иртышу» суждено расцветать и долговечно жить, — пояснил Сумароков.
Он передохнул. Радищев прекрасно понимал его приподнято-возбуждённое состояние. Оно было знакомо и близко ему. Не с таким ли душевным трепетом он приступал к своему предприятию, заводя собственную типографию и начиная печатать книги?
Александр Николаевич невольно проникся уважением к своему собеседнику. Панкратий Сумароков внутренне горел. Огонёк его согрел и душу Радищева. Он понял, что литература была лучшей отрадой в жизни Сумарокова.
А тот продолжал:
— Больших трудов стоит «Иртыш», — в голосе его послышались нотки грусти и сомнений. — Окупятся ли наши деяния сторицей, оценят ли наше предприятие потомки?
Раскрылись дубовые двери губернаторского кабинета. Оттуда вышел рослый, представительный чиновник. В петлице его новенького фрака поблёскивал владимирский крестик. Актёрским жестом он выхватил из кармана батистовый платок и несколько раз коснулся им вспотевшего лба. Быстрой походкой чиновник прошёл мимо привставшего с поклоном Сумарокова и удостоил его строгим кивком головы. Он был явно не в духе и чем-то раздражён.
— Важный сановник, — шепнул Сумароков, — начальник приказа общественного призрения. — Он пригласил Радищева: — Пройдёмте, — и первым вошёл к Алябьеву в кабинет.
— Ваше превосходительство, гость из Петербурга…
— А-а! — протянул Алябьев. Он был, видимо, рассеян и недоволен разговором с чиновником, который только что покинул его кабинет.
Губернатор откинулся в резном кресле, прищурил глаза.
— Осведомлён о вашей судьбе, — сказал он после продолжительной паузы.
Александр Николаевич молча наблюдал за губернатором, сидевшим в тени. Он не уловил выражения его лица, хотя по тому, как губернатор говорил, оно должно было быть добродушным.
Немолодой годами, тучноватый, но отлично сохранивший военную выправку, Алябьев был человеком особого склада. Серьёзный и строгий в присутствии, он в обществе был добряком, любил
— Премного нашумели своей книгой, — проговорил он, обращаясь к Радищеву, — книга интерес воспламенила, а прочесть не удалось…
Александр Николаевич, не догадываясь ещё, к чему, клонится разговор, насторожился, обдумывая, что сказать Алябьеву, избежав подробностей о себе. Но губернатор сам переменил разговор. Сумароков опустился в кресло. За ним присел и Радищев.
— Изволили служить коллежским советником в коммерц-коллегии у графа Воронцова?
— В последний год назначен был управляющим таможней, — уточнил Радищев.
Но, видимо, губернатора занимала другая мысль. Он никак не отозвался на слова Радищева.
— Влиятельный при дворе вельможа, большого ума и души человек! — сказал он после паузы.
Лестный отзыв об Александре Романовиче расположил Радищева к Алябьеву. Недавняя насторожённость стала отступать. Несмотря на огромную разницу теперешних положений, они почувствовали расположение друг к другу.
Радищев не знал, что многое из того, о чём говорил губернатор, было подсказано ему письмами Воронцова. Великодушие Алябьева, его благорасположение к горькой судьбе сочинителя смелой книги объяснялось также и тем, что губернатор, не читавший «Путешествия», видел в Радищеве потомственного дворянина, заблуждающегося в своих взглядах.
Алябьев вдруг прервал разговор с Радищевым.
— Поди, с «Иртышом»? — обратился он к Сумарокову. Тот привстал и протянул губернатору папку с бумагами.
— Прожект очередного номера.
— Ознакомлюсь, — и быстро переведя взгляд на Радищева, горячо заговорил:
— Первое дитя в Сибири осьмнадцатого века! Тем и дорого. Хочу, чтоб голос его слышали в Колывани, Иркутске, Перми, Вятке, Ярославле, Владимире… Обратился с самоличным письмом к городничим и комендантам, оповестил их о журнале…
Улыбка тронула тонкие губы Алябьева. Живые, серые глаза загорелись, порозовели белые холеные щёки. Лицо губернатора было изрезано мелкими, но заметными морщинами. Радищев мог бы сказать — это были следы не обременённой тяготами жизни, а только указывающие, что человек бурно провёл свою молодость.
Алябьев происходил из древнего дворянского рода, известного в России с начала XVI века. Последнее поколение Алябьевых, растеряв богатое имение своих дедов и прадедов, занимало соответственно своему званию различные государственные должности. Брат губернатора — Иван Васильевич был сенатором, президентом берг-коллегии и ведал почтовыми ведомствами в России. Александр Васильевич — действительный статский советник, был определён Екатериной II в 1787 году губернатором Тобольского наместничества.