Петербургский изгнанник. Книга вторая
Шрифт:
— За книжкой пришёл?
— Ага! — только и выговорил тот, всё ещё не придя в себя.
— Какую же книгу хотелось прочитать?
— Про странствия всякие, о чём намедни говорили с Кириллом-то Егорычем…
— Путешествовать хочется?
— Страшно даже подумать-то, — признался Аверка, — уж где нам…
— А ты, Аверкий, не падай духом, добивайся своего. Подвернётся случай и поезжай…
— Тятька не пустит.
— Помогу уговорить отца…
— Что ж, мы не против.
— Ежели не против, то подходи сюда…
Аверка встал
— Тут вся мать Россия, Аверкий, смотри, какая она большая! Мы, русские, и то не знаем всего, что покоится в её недрах, чем богата наша исполинская земля. А придёт время и все свои богатства земля раскроет людям и станет тогда русский человек самым счастливым во всём мире. Учиться поедут к нам, как государь Пётр ездил учиться в Европу.
Александр Николаевич спохватился, что увлёкся, и пожалел, что не может излить Аверке всего, что чувствует и думает о России.
— Вот Илимск, — Александр Николаевич указал на маленькую точку, едва заметную на карте. Аверка вперил глаза и громко прочитал: «Илимск».
— То-то! У нас сейчас полдень, в столице — утро, а там, где живут шелеховские мореходы, на Куриллах — ночь… Вот она какая русская земля-то неоглядная, солнце враз её осветить лучами не может…
— Занятно, Александр Николаич, аж в голову всё не влазит.
Радищев рассмеялся.
— Поймёшь, и всё будет в порядке.
В Комнату вбежали Павлик с Катюшей — худенькие и бледные дети Радищева. Они растерялись, увидя незнакомого подростка в длинной посконной рубахе, стоявшего возле карты, и не знали, что им делать дальние: вернуться ли обратно или подойти к отцу.
— Ну, подходите сюда, — ободрил их Александр Николаевич. — Будем с вами изучать науку о землеописании…
Так неожиданно для самого Радищева начавшаяся беседа с Аверкой у карты вылилась в урок географии, и ему пришла мысль заняться учёбой не только со своими детьми, а также и с другими подростками, желающими обучаться грамоте.
— Начертать генеральную карту России впервые решил государь Пётр Первый. По его повелению разъехались в разные концы русской земли обученные тому люди, прозванные геодезистами, и сняли на местах первоначально мелкие чертежи, а потом свели их в большую карту…
Александр Николаевич стал объяснять, как следует читать карту и как пользоваться ею в дальних походах и путешествиях. Аверка скрёб рукою затылок и встряхивал своей нечёсанной головой, слушая слова, раскрывающие перед ним мир неизвестный и незнакомый ему доселе. Расширялось его представление о земле, её величии, о строении вселенной, которую он мог теперь представить и объяснить по-другому, смотря на луну, на звёзды, то мерцающие, то стремительно падающие и гаснущие на лету.
Александр Николаевич увлёкся и проговорил очень долго.
— А теперь займитесь сами.
Радищев достал с полки большую в кожаном переплёте книгу «Атлас Российский», составленный трудами и стараниями Академии наук и, подавая Аверке, сказал:
— Садитесь
Трясущимися от волнения руками Аверка впервые раскрыл такую большую книгу и, запинаясь, стал читать:
«Случающиеся на земле многие перемены и великая польза, которая от того бывает, когда всю землю или некоторую её часть вдруг осмотреть можно, кажется, что подали случай к изобретению и распространению географической науки…»
Аверка вытер рукавом градом катившийся пот с лица и посмотрел на Радищева.
— Смелее, Аверкий! Кто знает, по каким землям придётся тебе странствовать, по каким морям плавать, ежели охота у тебя к тому есть…
И Аверкий, осмелев, растягивая слова, читал:
«Египтяне не могли бы так легко пашни свои, через разливание реки Нила незнаваемыми учинившиеся, распознать, и всякому дачи свои опять назначить, ежели бы они положения оных прежде наводнения чрез измерение и ясное описание не определили.
Победоносные римляне также не в состоянии бы были согражданам своим показывать те завоевания, которые они в многочисленных своих походах учинили, ежели бы географы оных на бумаге в малой мере не представляли.
Равным же образом нельзя бы было никакого понятия иметь о толь великих и дальних путешествиях, которые от любопытных людей как сухим путём, так и морем предприяты были, ежели бы морские и земные карты мысли нашей в том не вспомоществовали, и оных бы нам ясными и вразумительными не делали…»
Аверка споткнулся.
— У-ух, упрел, как в бане…
— Наука трудом даётся, Аверкий.
Александр Николаевич смотрел на этого парня и думал: таким же вот был великий помор Михайло Ломоносов из Холмогор, прежде чем подняться к вершинам науки и стать во главе учёных России. Может и перед Аверкием откроется такая же светлая дорога? Он парень цепкий, хваткий, любознательный! А тот читал:
«Как бы можно было о отдалении других народов рассуждать, ежели бы населённые ими земли с тем местом, где мы живём, на одном листу изображены не были, и почему бы мы о близости или дальности, в которой оные от нас находятся, догадываться могли.
Славнейшие полководцы имели всегда географическую науку в почтении, потому что они чрез неё в состоянии были свои походы в неприятельских землях с надлежащий осторожностью учреждать».
— На сегодня хватит… — сказал Радищев и отпустил детей погулять, а Аверкию дал почитать книгу о странствованиях, как тот и хотел.
Казалось, живя в обстановке полной лишений и неудобств, среди незнакомых людей, в отсутствии какого-либо общения с ними, Елизавета Васильевна, привыкшая к обществу, должна была острее чувствовать свою подавленность и одиночество. Но с Рубановской творилось что-то совсем иное: ненасытная душа её была полна новых чувств, требовавших от неё самого горячего вторжения во всё окружающее.