Петербургский изгнанник. Книга вторая
Шрифт:
— Заставляешь ждать, — не глядя на Радищева, прогремел исправник, — а у меня можа дела замерли…
Дробышевский громко, икнул, зажал ладонью рот и уставился на Радищева. Он привык к тому, чтобы при первых его словах люди, с которыми он говорил, трепетали перед ним. Этот спокойно стоял. Не таким он представлял себе государственного преступника, когда получил строжайшие бумаги о нём из Иркутского наместничества, но каким именно, Дробышевский не объяснил бы и теперь.
— Молчишь? Порядки нарушаешь, за-а-коны!
— Я главная власть тут, — он ударил себя кулаком в грудь, — я на всю округу губернатор… Замордую, но ослушаться не до-о-зволю!..
Дробышевский ударил по столу кулаком с такой силой, что треснула столешница. Он опять громко икнул и заревел:
— Аверка, квасу!
Молодой подканцелярист в длинной посконной рубахе юркнул за перегородку и, разливая на бегу квас из железного ковша, очутился возле земского исправника. Дробышевский большими глотками осушил ковш и сел на лавку.
Наступила томительная пауза. Дробышевский, что-то соображая, уставился на Радищева.
— Кирюшка, где ты?
— Тут, ваше благородие, Николай Андреич…
— Бумагу окружного надзирателя мне.
— Она на столе, ваше благородие.
— Не вижу, по-о-дать!..
Кирилл Хомутов, приходивший к Радищеву, шагнул к столу, взял пакет и подал его земскому исправнику. Тот долго вытаскивал из конверта бумагу, плевал на пальцы, чтобы ловчее захватить её, а когда вытащил и развернул лист, то ещё дольше водил глазами по написанному, плохо разбирая почерк переписчика окружного надзирателя.
Радищев всё это время стоял у порога, не двигаясь с места. Он был поражён грубостью земского исправника. Только теперь, когда Дробышевский уткнулся в бумагу, до Александра Николаевича дошёл смысл слов, сказанных ему писцом. Он знал, как следовало отвечать ему на грубое, неучтивое обращение.
— Я не привык к такому тону, — сказал Радищев.
— Обучу, — отозвался Дробышевский и снова, вперив свои мутные глаза в Радищева, заревел:
— Словоблудничал!
Дробышевский опять икнул.
— Аверка!
Подканцелярист уже стоял перед ним.
— Из тебя толк будет! — беря у него ковш одной рукой, а другой потрепав космы парня, сказал исправник, — пронырливый, дьявол, кто тебя такого родил?
— Мамка…
— Знаю, не корова же…
Дробышевский раскатисто засмеялся и, выпив квас, прокричал:
— Вольнодумничал! Выморю эту блажь из тебя…
— Не по плечу груз берёте, не надорвитесь…
— Непотребно ведёшь себя, супротивно рассуждаешь…
— Смею и супротивно делать…
Радищев резко повернулся и вышел из земской канцелярии.
— Запеку в Усть-кутские солеварни!.. — взревел Дробышевский, когда захлопнулась дверь. Он не ожидал такого оборота.
Взбешённый
— Каков, а?!
— Гордый человек, — сказал Кирилла Хомутов.
— Смутьян!
— Кремень — душа, Николай Андреич…
— Тебе откуда знать?
— У меня глаз приметлив.
— Но-о?
Дробышевский взъерошил волосы, наклонил голову к канцеляристу и, сразу обмякнув, прошептал:
— Извет настрочит?
— Кто его знает, — хитро прищурив глаза, ответил Хомутов, — человек он бывалый, в столичных чиновниках ходил… Зарука у него может быть в Петербурге-то… Приглядеться поперву надо…
— Поучаешь? — откинув голову вскричал Дробышевский. — А где ты ране-то был?
Кирилла Хомутов раскинул руки и покорно склонился.
— Наше дело бумагу марать…
— У-ух! Хитрая башка!
Исправник присел на лавку, обдумывая, как поступить дальше. Решение пришло самое лёгкое — возвратиться в Киренск.
— Аверка! — закричал он, — пущай готовят лошадей мне, — и, подняв свои мутные глаза на Хомутова, продолжал:
— Ладь с ним, дьяволом-смутьяном, сам. Но знай, Кирька!..
Земский исправник вытянул указательный палец и выразительным жестом дал понять, что канцеляристу надлежит уладить всё, иначе он с него шкуру сдерёт.
— Ябед в округе не потерплю…
— Не сумлевайтесь, ваше благородие…
В ночь земский исправник Дробышевский оставил Илимск и ускакал в Киренск.
…Радищев, не спеша, возвращался домой. После разговора с земским исправником он всё ещё не мог притти в себя и негодовал. Оскорблённый грубостью Дробышевского, Александр Николаевич заново обдумывал разговор с ним.
Мог ли он, государственный преступник, прибывший к месту своего назначения, ожидать иного приёма у здешнего начальства! После внешне-сдержанных, но внутренне-грубых и оскорбительных допросов, учинённых над ним Шешковским в Петропавловской крепости в первые дни ареста, разговор с земским исправником не должен был удивлять его. Невежество и самодурство за редким исключением было уделом всей царской администрации, начиная от столицы и кончая захолустьем, каким был Илимск.
Земский исправник Дробышевский не представлял исключения. Стоило ли ему сейчас думать об этом разговоре, как о чём-то из ряда вон выходящем в его изгнаннической жизни?
«Это не может тебя оскорбить», — говорил ему внутренний голос борца, осмелившегося первым пойти наперекор представлениям, сложившимся веками и освящённым церковью, показать презрение царям, беспощадно осудить их дела.
Нет, ему не пристало оскорбляться словами земского исправника — представителя царской власти, которой бросил он дерзкий вызов, обличил её в невежестве, грубости и разврате.