Петербургский рыцарь
Шрифт:
— Мой господин, великий князь воевода Ковенский, знает, что по земле польской и по воеводству Ковенскому едет великий князь посол Франции. Если его милость великий посол и прочие с ним благородные французы последуют за мной, капитаном Потоцким, великим благородным подданным воеводы, то великий посол и вместе с ним бедные французы, утомленные долгим путешествием, найдут в большом замке воеводы гостеприимство и прекрасные польские кровати для отдыха.
Закончив речь, усатый капитан, вполне довольный собой, подкрутил усы и поклонился, сначала маркизу, а затем Флорису и Адриану; те в свою очередь не менее
— Ах, господа, воскликнул маркиз, — что за приятный сюрприз! Конечно, мы с благодарностью принимаем приглашение воеводы Ковенского и готовы следовать за господином капитаном. А ты, Клеман, работай хоть всю ночь, если понадобится, зажги фонарь, но к завтрашнему дню колесо должно быть в полном порядке.
— Э, да, вот, сударь по… ну, это, светлость… не знаю уж, успею ли я, даже если мне станет помогать сама святая Евдокия, — мялся кучер, почесывая голову рукояткой своего кнута.
— Ваша светлость, дайте славному малому несколько дней на починку кареты, он догонит нас в России, — вступился за кучера Флорис, заслуживший благодарный взгляд увальня Клемана.
— О чем вы говорите, шевалье! — возмутился маркиз. — Вы что же, хотите, чтобы я бросил прекрасную карету с гербами его величества и въехал в Россию на простой колымаге? Нет, сударь, ни за что. Завтра мы уедем в нашей посольской карете. А ты, Клеман, — сменив гнев на милость, обратился маркиз к кучеру, — можешь взять себе в помощь столько людей, сколько тебе понадобится.
— Ох, вот это повезло так повезло! Это, я бы просто сказал, превосходно, господин посол, — пробурчал несчастный кучер, глядя, как затряслись по ухабам кареты, тронувшиеся вслед за польским капитаном.
Маркиз де Ла Шетарди, Флорис и Адриан втиснулись в фаэтон, где уже сидели Ли Кан и Грегуар, Федор занял место кучера, и они поехали.
— Ах, — вдохнул маркиз, когда на плечо ему без всяких церемоний уселся Жорж-Альбер, — кажется, пока придется забыть об этикете.
— Прошу господина чрезвычайного посла меня извинить, но если господину послу будет угодно передать мне Жоржа-Альбера, то он будет избавлен от утомительной для его светлости тяжести, — обратился к послу Грегуар.
— Благодарю вас, друг мой, благодарю, — обрадовался маркиз.
Флорис и Адриан переглянулись: оба с трудом сдерживались, чтобы не расхохотаться; Флорис подумал, что, в сущности, маркиз и Грегуар, несмотря на различие в происхождении, очень похожи и всегда прекрасно понимают друг друга. Надо ли говорить, что подобный вывод был комплиментом маркизу, ибо и Флорис, и Адриан искренне уважали Грегуара. Они проехали не меньше лье [2] , когда усатый капитан, все время скакавший возле дверцы фаэтона, торжественно изрек:
— Вот, великий высочайший посол, замок господина воеводы Ковенского.
2
Лье — французская единица длины, равная 4,4 км. — Прим. ред.
Флорис посмотрел по сторонам, но увидел всего лишь большой деревянный дом, окруженный несколькими хозяйственными постройками; весь этот незамысловатый архитектурный ансамбль не имел ничего
— Похоже, что местные жители наделены излишне буйным воображением: говорили про замок, а привезли в конюшню, — сквозь зубы процедил маркиз.
Несмотря на тесноту, Ли Кан склонил голову и, широко, во весь рот, улыбаясь, сладко проворковал:
— Золотое Слово источает мудрость, но сейчас она подобна утренней росе.
Маркиз бросил мрачный взгляд на китайца и ледяным тоном обратился к сидевшему напротив Флорису:
— Надеюсь, сударь, что в дальнейшем мне не придется выслушивать столь изысканных комплиментов. Советую вам и вашим слугам помнить об этом.
При этих словах зеленые глаза Флориса ярко засверкали — верный признак того, что молодой человек пришел в ярость. Тряхнув темными кудрями, он соскочил с подножки только что остановившегося фаэтона.
Адриан с присущей ему выдержкой пытался сообразить, чем бы отвлечь внимание брата, ибо во взгляде его он ясно прочитал намерение проучить маркиза. Однако Флорис не оставил ему времени на размышления. Он громко и несколько наигранно расхохотался и с поклоном произнес:
— Великий высочайший посол, не соблаговолит ли Золотое Слово выйти из кареты и проследовать в замок великого князя воеводы?
Маркиз нахмурился и вновь пожалел, что дал согласие королю ехать в обществе этого нахального юнца, откровенно насмехавшегося над ним. Адриан вздрогнул. Флорис действительно зашел слишком далеко. Разумеется, маркиз был человеком чести, но прежде всего он был дипломатом, и не мог позволить себе шутить с этикетом, коим обязан был руководствоваться в своем поведении.
— Господин маркиз, — начал Адриан, — мой брат хотел сказать, что в каждой стране есть свой язык, свои привычки и свои…
Адриан не смог продолжать: звучный голос с приятным мелодичным акцентом заглушил его.
— Ах! Вашшша светлость, благоррродный князь посол, какая честь для моего замка, моих владений, моего воеводства Ковенского принимать высочайшего посланца его величества короля Людовика XV.
Маркиз Жоашен Тротти де Ла Шетарди величественно спустился с подножки фаэтона и, проходя мимо Адриана и Флориса, прошептал, не меняя выражения лица:
— Хотел сказать… гм… Золотое Слово, гм! Что ж, сейчас твоя взяла, Флорис. Черт побери, ну и семейка! — а затем громко произнес: — Господин воевода, мы благодарим вас за ваше великодушнейшее гостеприимство в вашем великолепном замке.
Ковенский воевода был необычайно любезный тучный мужчина со смешливыми светло-голубыми глазами на круглом добродушном лице. Как и его солдаты, он был одет в длиннополое польское платье. Череп его был выбрит не полностью: на макушке сохранилась длинная прядь волос, взбитая и уложенная наподобие маленького шиньона. Флориса забавляла разница в их костюмах: французы были в дорожных сапогах, при шпагах, в панталонах с клапанами «а ля Бавария» по последней парижской моде, в не менее модных длинных плащах, застегнутых на пуговицы сверху донизу, и в касторовых треуголках, надетых на маленькие походные парики; последнее относилось прежде всего к маркизу, носившему парик «с кошельком»; Адриан и Флорис довольствовались тем, что завязывали лентой свои собственные волосы.