Петербургский рыцарь

Монсиньи Жаклин

Недовольно вздохнув, Флорис и Адриан снова забрались в карету, откинулись на спинки обтянутых шелком сидений и принялись ждать, пока во всей этой суматохе выпрягут лошадей и перетащат экипаж на паром. Ли Кан просунул голову в окошко кареты и, лучезарно улыбаясь, произнес:

— Сейчас, Майский Цветок, мы вместе со Старым Благоразумием и Острым Клинком пересечем волнующиеся воды. Но посмотри, вон Мудрая Девственность и Непоследовательная Добродетель, которые прибыли специально для тебя и для Счастья Дня.

— Что все это значит? — воскликнул маркиз. — Что это, дьявол меня побери, за Мудрая Девственность и Непоследовательная

Добродетель?

Флорис и Адриан высунулись в окошко и увидели дочерей воеводы, которые не только не обиделись на них за внезапную ночную слабость, но, напротив, устремились провожать, исполненные намерения следовать хоть на край света. Не сговариваясь, молодые люди мгновенно нырнули в глубь кареты. Маркиз насмешливо взглянул на них:

— Какая жалость, друзья мои! Ах, как вы еще молоды! Настоящие соблазнители должны уметь расставаться с завоеванными женщинами, опутав их ложью ровно настолько, чтобы те поверили, будто вы просто умираете от любви к ним и непременно вернетесь… когда-нибудь… потом. Тогда они будут ждать, прижимая к груди ваш портрет, и, поверьте мне, это может оказаться полезным. Но черт побери, что с нами станет, если все соблазненные красотки будут таскаться за нами по всем дорогам?

— В нашем воспитании имеются некоторые пробелы, которые вам придется заполнить. Благодарю вас, Тротти, за прекрасный совет, — сказал Адриан.

— Мы попытаемся осуществить его на практике, — прибавил Флорис.

Братья вышли из кареты и направились к экипажу юных полек; девушки со слезами кинулись им навстречу.

— О! Флорис, любовь моя, как вы могли так внезапно покинуть нас, даже не попрощавшись?!

— Адриан, мы хотим быть с вами, следовать за вами повсюду.

Флорис взял за руку Филиппу, поднес ее к губам и запечатлел на ней долгий поцелуй.

— Дорогая Филиппа, — прошептал он, — горе от разлуки с вами было слишком велико, будьте уверены, я вас никогда не забуду; я не мог прощаться с вами на глазах у ваших родителей, иначе я бы непременно совершил какую-нибудь глупость. Мы обязательно увидимся, моя прелесть.

Адриан усмехнулся про себя; Флорис был прав: он всегда был готов совершить какую-нибудь глупость. Затем он привлек к себе Генриетту и зашептал:

— Ждите меня, дорогая, я вернусь, дабы похитить то, что не смог украсть в этот раз из-за обильных винных запасов вашего отца; в сердце своем я увожу ваш пленительный образ.

Несколько минут были слышны всхлипывания, вздохи, клятвы и поцелуи. Затем экипаж с дочерьми воеводы развернулся и поехал в обратную сторону, увозя обеих сестер, раскрасневшихся и счастливых. Флорис и Адриан, удивленные и даже несколько обиженные тем, что красавицы легко выпустили из своих коготков «добычу», не могли понять, обрадовал ли их отъезд девушек или, наоборот, огорчил. Так, Флорис, которому ночью казалось, что он безумно влюблен в Филиппу, сначала был недоволен ее скоропалительным приездом, но после отъезда почувствовал себя разочарованным.

— Черт побери, как все это сложно! — размышлял он, поднимаясь в карету.

Маркиз, издали наблюдавший за этой сценой, потирал руки.

— Тысячу благодарностей, Тротти, — со смехом сказал Адриан, — без вас мы бы просто пропали.

Флорис вздохнул; несколько минут его терзала мысль, что его брат — бессердечное существо, и он уже приготовился лелеять свою утраченную любовь, как внезапно Жорж-Альбер

принялся вопить от радости, отчаянно жестикулируя и стараясь привлечь к себе всеобщее внимание. Флорису было шестнадцать. Его жажда все изведать в этой жизни была поистине неуемна, кровь бурлила в венах, но он еще не умел отличить желания любить от истинной любви. Его молодость служила тому извинением. Он наклонился к окошку. Карета съезжала к берегу, и через несколько секунд он уже забыл о бедняжке Филиппе.

— Господину чрезвычайному послу лучше было бы выйти из кареты, иначе он рискует удариться, — крикнул Клеман со своего кучерского места.

— Вот видишь, мой храбрый Клеман, — удовлетворенно ответил маркиз, высовываясь из окошка, — когда захочешь, ты вполне можешь нормально объясняться; однако мы останемся сидеть. Не выпрягай лошадей, вместе с ними мы будем выглядеть более величественно, когда доберемся до берега.

— Эх, черт, вот незадача, это будет нелегко. А ну, пошли, — гаркнул Клеман на коней, вздыбившихся от резкого порыва ветра.

Метель усилилась, волны реки беспокойно заметались. Шестерка лошадей, запряженных в парадную карсту, фыркала, всходя на паром, взбрыкивала, испуганная шумом воды, металась в разные стороны, напуганная резкими порывами ледяного ветра, обжигавшего глаза и ноздри. Французские солдаты, ведущие коней, закутали им головы попонами и, подхватив под уздцы, потащили вперед, в то время как слуги толкали карету сзади.

— Эй! Давай! Еще! Пошел!

Флорису показалось, что они опять застряли в грязи, но он ошибся: скрипя и раскачиваясь, сопровождаемая криками и ругательствами, тяжелая карета вкатилась на паром, соединенный с противоположным берегом толстым канатом, и русские матросы с помощью огромных весел стали выгребать против течения.

Вновь раздались залпы из мушкетов, приветствовавшие карету посла. Мужики кланялись: «Счастья вам и процветания, ваши милости. Добро пожаловать на землю нашей святой матушки Руси». От волнения Флорис и Адриан закрыли глаза. Русские слова убаюкивали их. Они вновь возвращались в детство. Этот простой русский мужик был все такой же, по-прежнему называл «матушкой» свою страну и обращался к господам с почтением и одновременно фамильярно.

«Господи, как же я люблю Россию», — подумал Флорис, не подозревая, чья благородная кровь течет в его жилах. Но оба молодых человека улыбались матросам с таким видом, словно ни слова не понимали из их разговора, а Тротти, в действительности не понимавший ни слова по-русски, добродушно-покровительственным тоном произнес:

— Отлично, отлично, друзья мои, вперед!

О, его манера говорить дорогого стоила! Матросы оттолкнули паром от берега, и тот медленно закачался на волнах. Русские гулко ухнули, запели старинную песню, услышав которую Флорис вздрогнул.

«Душа принадлежит Богу, спина господину, голова царю».

Маркиз взял зеркало и принялся поправлять парик, укреплять треуголку и расправлять жабо. Но тут снаружи донеслись крики:

— Куда смотришь, дурак, не видишь, какое бревно плывет навстречу? — кричал какой-то мужик матросу, стоявшему на носу и управлявшему рулевым веслом. Матрос попытался направить паром в сторону, но именно в этом месте течение было особенно сильно; внезапно оно увлекло паром за собой, и огромный ствол дерева ударил плот в бок. От неожиданного толчка Тротти уронил зеркало: