Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача
Шрифт:
Сейчас мы на ежедневных политинформациях очень горячо обсуждали судебный произвол во Франции, где следователь Жакино, сука недорезанная, изъял беззаконно у Жака Дюкло записную книжку и не хотел отдавать ее ни в какую. До того дошло нарушение капиталистической законности, что редактора «Юманите» Андре Стиля окунули на три дня в тюрьму «Сантэ». Ну, правда, прогрессивные силы всего мира дали просраться служителям их слепой Фемиды! Такая буря протеста поднялась во всем мире, что в два счета, заразы, выпустили наших славных
А Дюкло подал в суд на Жакино.
Мы тем временем на политинформациях обсуждали трудности юридического крючкотворства, которое преодолевают наши товарищи во Франции.
А в Англии что творилось! Стыдно сказать, журналисты продажные, нехристи, организовали бешеную травлю в печати архиепископа Кентерберийского Хьюлетта Джонсона. Святого человека обвинили в том, что он как бы наш агент.
Следователь Зацаренный всех нас рассмешил: велел влезть на стул епископу Андрею, бывшему князю Ухтомскому, и распевать акафистом письмо советских трудящихся в защиту честного англиканского духовенства. А сам Зацаренный дирижировал пением, как регент, своей резиновой палкой…
Так что, скорее всего, Мерзон штудировал газету, готовясь к завтрашней партийной пятиминутке: им всем сейчас надо было проявлять самую высокую сознательность и политическую грамотность.
Топтунов я не обнаружил и спустился к Мерзону на террасу.
– Ну как, подкормишь маленько, друг Аркадий? – спросил я весело.
– О чем разговор, Павел Егорович! – оживленно приветствовал он меня.
Потом он распоряжался, заказывал, старался выглядеть тоже веселым, но я видел, что, несмотря на графин выпитой водки, Мерзон совершенно трезв.
Только липкая испарина выползала на лоб из-под жестких мелкокурчавых волос, которые Лютостанский называл «парховизмом».
Мерзон догадывался, что, назначив сегодняшнюю встречу, я уготовил ему или скорую смерть, или какое-то туманно-отдаленное спасение.
Я не спешил, со вкусом выпивал, с удовольствием закусывал, пошучивал, между копченой лососиной и грибами спросил:
– О чем пресса сообщает?
– Народы мира празднуют историческую победу: завершение сооружения Волго-Донского канала, – отрапортовал Мерзон.
– Еще чего?
– Король Фарук в Египте отрекся, власть захватил генерал Нагиб…
– Еще?..
– Иран трясет сильно, похоже, Мосаддык совсем шаха выкинет…
– Прекрасно… А чего-нибудь к нам поближе?
Мерзон моргнул тяжелыми складчатыми еврейскими веками, медленно сказал:
– В Чехословакии вскрыт заговор инженеров-угольщиков, которые создали фашистскую сельскохозяйственную партию…
– Да, это очень здорово! Я рад за наших чешских коллег. Ты представляешь, какую они трудную работку провернули – изобличить горняков, руководящих аграрным подпольем?
–
Я прервал его:
– Еще что-нибудь на эту тему есть?
– В ГДР осудили террористов, скрывавшихся под вывеской «Общественного следственного комитета свободных юристов».
– А в Польше кого-нибудь поймали?
Растерянный и напуганный Мерзон обреченно вздохнул:
– Бандитов из Армии крайовой и кулаков.
Я принялся за суп, спросив перед этим:
– А вчера что-нибудь этакое было в газете?
– В Румынии арестованы вредители на строительстве канала «Дунай – Черное море».
– Слава богу! – облегченно вздохнул я и посмотрел за реку, вдаль, в лениво темнеющее летнее небо. Там, над Тушинским аэродромом, тренировались, готовились к воздушному параду летчики, неутомимо, в сотый раз выстраивавшие своими ЯКами в голубовато-зеленом предвечерье гигантские буквы: «СЛАВА СТАЛИНУ!»
– А позавчера что-нибудь сообщали? Ты мне расскажи, Аркадий, а то я по занятости не всегда успеваю прессу почитать. Есть у меня такой грешок, – доверительно сообщил я.
– Позавчера в Албании расстреляли убийц, готовивших покушение на товарища Энвера Ходжу…
Тот незначительный хмелек, что был в Мерзоне, окончательно и бесследно улетучился.
Я же, прихлебывая суп, неутомимо продолжал повышать свою политическую грамотность:
– А позапозавчера?..
– В Болгарии разоблачена подпольная организация бывших жандармов, скрывавшихся под видом учителей…
– Молодец, Аркадий! Давай выпьем, я вижу, ты на уровне политического момента, обстановку в мире улавливаешь. Один только еще вопросик у меня к тебе. Если знаешь – скажи. Мне это интересно. Что завтра в газете будет напечатано?
Он раздавленно скривился, старался улыбнуться изо всех сил, но получилась у него только затравленная уродливая гримаса.
– Откуда ж мне знать, Павел Егорович, что завтра в газете напечатают? Прочтем и узнаем.
– Не знаешь? – Я огорченно развел руками. – Это плохо. Тогда я тебе скажу. Завтра будет напечатано, что наша славная боевая Контора закончила следствие по делу о крупном заговоре еврейских изменников, отщепенцев и сионистов, нагло выдававших себя за советских писателей и поэтов!
Мерзон молчал. Самолеты за рекой взмыли в синий зенит, рассыпались и снова потекли к алой полоске горизонта, четко печатая по своду мира: «СЛАВА СТАЛИНУ!»
– Ну, давай выпьем, Аркадий! – Чокнулся с ним, и он сглотнул водку, как слезу. – …А может, и не напечатают. Как там решат – в инстанциях. Но через несколько дней, сообщат в газетах или не сообщат – поскольку это не влияет, – их всех расстреляют: Маркиша, Фефера, Квитко, Бергельсона, Гофштейна и всю остальную вашу литературную синагогу. Как ты это понимаешь?