Петля. Тoм 1
Шрифт:
– Доверяю… просто, дело не в этом…
– Тогда, не упрямься. Позволь мне исполнить свой врачебный долг.
Издав обреченный вздох, словно его вели на казнь, он все-таки послушался, присел на скамью и, пока я пропитывала вату спиртом, стянул с себя рубашку.
– Обещаю, больно не будет, – я присела рядом, подняла глаза на его бледную обнаженную спину, да так и вскрикнула, едва не выронив из рук флакон…
Нет, сам порез действительно был неглубокий и нестрашный, но помимо него…Вся его спина была иссечена бороздами жутких, хотя и давным-давно затянувшихся белесых шрамов. Следы от порезов
– Боже мой! – я легонько дотронулась пальцами до этого кошмарного узора, до высеченной на его теле летописи страданий… На мгновение мне показалось, я чувствую каждый из этих шрамов – каждый удар раскаленной плетью, выбивающий из-под кожи жгучую лаву крови…, – На тебе просто живого места нет! Откуда все это?
Алессандро повернул голову, стараясь взглянуть на меня через плечо.
– Тело помнит то, что разум предпочел забыть, – еле слышно произнес он.
Пожалуй, это было самым тактичным «отстань», которое мне когда-либо доводилось слышать. Наверное, поэтому он и не хотел меня подпускать – боялся лишних вопросов.
– Ладно, – я провела влажным тампоном по свежему порезу, стирая подсохшую кровавую корку, – Главное, чтобы в душе не оставалось шрамов.
В ответ он лишь горько усмехнулся.
– Что значит это «ха»?
– Думаю, он хочет сказать, что в душе тоже полным полно шрамов, – вмешался падре Фелино, не сводя задумчивого и сострадающего взгляда со спины Алессандро.
– Если бы я хотел сказать это, падре, я бы сказал, – внезапно резким тоном огрызнулся мой пациент.
Священник не обиделся, только покачал головой. С минуту молчал, а потом заговорил тихо, медленно, монотонно – словно разговаривал сам с собой.
– Как-то раз я увидел на улице раненного пса. Он лежал на тротуаре в луже собственной крови, еле дышал, а глаза были такие огромные и влажные…Зрачки то сужались в тонкую щелку, то расползались, заполняя собой весь глаз, словно обезумев от боли… Но вместе с тем было в этих жутких звериных глазах и смирение, покорность уготовленной участи. И гнев… Тогда я впервые увидел, как плачет животное. Рана была сильная, но его еще можно было спасти… Я бы мог его спасти. Вот только когда я наклонился, чтобы поднять и отнести его в дом, пес оскалился, зарычал, исходя кровавой пеной, а потом с немыслимой силой вцепился в мою протянутую руку, сдавил челюсть так, что я почувствовал как клыки скребут по моей кости… Даже в глазах потемнело… Я закричал, попробовал вырваться. Но он все не отпускал, сжимал еще яростнее, еще сильнее, не ослабевал хватку. Это продолжалось до тех пор, пока он не умер, захлебнувшись кровью, и даже умерев, продолжал виснуть на моей руке… А ведь я хотел помочь, спасти его…
– К чему это Вы, святой отец?
– Сани, иногда ты мне напоминаешь этого пса. Так рьяно стережешь свои душевые раны, будто это самое ценное, что у тебя есть. Не подпускаешь даже тех, кто искренне хочет помочь.
– Ну вот, Вы меня уже с собакой сравниваете, – сказал Алессандро, и шрамы под моей ладонью затряслись от мелкой дрожи его сдержанного смеха, –
– Ты так считаешь? – священник подался вперед, приподняв рукав своей сутаны, продемонстрировал нам остаточные следы от клыков на запястье, – Люди верят тебе. Почему же ты сам никому не веришь? – спросил он, и, не дожидаясь ответа, поднялся, отошел к алтарю. Веки накрыли его тусклые старческие глаза, быстро зашевелились губы, нашептывая какие-то слова, звучавшие как шелест ветра в сухой траве. «Молится. За него молится», – догадалась я. И мне тоже захотелось… Но не так. Захотелось прижаться к нему, обнять… Выронив влажный алый бинт, рука снова бессознательно скользнула по бороздкам шрамов, по изгибу ребер, застыв на гладкой груди. Он обернулся, ласково улыбнувшись, нежно дотронулся до моей щеки:
– Ну что, доктор? Оказала первую помощь? Жить буду?
Я кивнула.
– Мне повезло. Не каждый день удается попасть в руки такого красивого врача.
По щеке, по шее, по плечу… его ладонь обхватила мою, приподняла… Мягкие губы, легкое покалывание бороды, шелк струящегося по моему запястью дыхания … И поверх – магнетический взгляд, уже не робкий, не смущенный – уверенный, прямой, проникновенный, жаждущий… Дерзкие искорки поблескивают в зрачках…Его лицо – так близко, что наэлектризованные серебристые волосы щекочут мою кожу…Он отпустил мою руку, и теперь его ладонь на моей шее – осторожно притягивает к себе – мои губы, к его губам: приоткрытым, влажным, теплым…
– Сани…не надо, – с трудом прошептала я, указывая глазами на молящегося священника.
– Да, – он тут же отпустил меня, чуть отстранился, – Прости. Я…– небрежный жест рукой, – Не знаю, что на меня нашло…
– Я знаю…знаю…
Снаружи раздался какой-то шум, сквозь открытые ставни окон до нас донеслись приглушенные голоса. Алессандро нахмурился, прислушался. И падре Фелино тоже прервал свою молитву, насторожился, подошел к окну.
– Это твоя телега?! – прорычал на улице раздраженный голос.
– Да, господин полицейский, – испугано отозвался другой – слабый хрипловатый, словно принадлежавший больному старику.
– Говоришь, оставил ее там, за складами?
– Да, господин.
– Это точно та самая телега. Я видел ее на перекрестке, пока мы не рванули за мерзавцем. Видно, его сообщница в это время и смылась на телеге, – послышался третий голос.
Я замерла, как парализованная.
– Они наверняка скоро придут сюда – будут обыскивать церковь, – тихо прошептал Алессандро.
Решительным шагом священник пересек зал, встав у крошечной дверцы в правом нефе, отпер ее вынутым из кармана ключом, махнул нам рукой.
– Быстрее! Спрячетесь здесь, а я пока их задержу.
Не медля ни секунды, мы ринулись в указанное падре убежище. Там была лестница, ведущая вниз, в непроглядную глубь подвала. Когда дверца захлопнулась за нашими спинами, и снова звонко щелкнул ключ в скважине, мы оказались в кромешной темноте.
Слева от меня прозвучал его голос.
– Тут шесть ступенек до первой площадки, а потом разворот и еще восемь ступенек. Спускайся быстро и не бойся, я тебя держу.