Петля. Тoм 1

Могилевская Инга

– Если это твое собственное мнение, тогда хорошо…Я всегда так считал: не важно, во что ты веришь или не веришь – главное, что ты сам пришел к этому, своим умом, своим опытом, а не тупо следовал в стаде за пастухом… Понимаешь меня?

– Да.

– Ты очень смышленый малый, – он тяжело вздыхает, – Ладно. Потом об этом поговорим. Что там наше зелье? Закипело?

– Да.

– Зачерпни кружечку и неси сюда.

Мальчик охотно выполняет поручение гостя, присаживается рядом, наблюдая, как этот человек несколько минут упорно дует на поверхность коричневатой густой жидкости,

потом подносит кружку к сухим искусанным губам отца.

– Отстань от меня с этой дрянью! Знаю я твои отравы, – хрипит индеец и пытается отвернуть голову.

– Подержи, – гость опять отдает кружку мальчику. Потом ловко и крепко зажимает обессилевшее тело индейца одной рукой, а пальцами другой настойчиво приоткрывает рот.

– Ну-ну… Не сопротивляйся, Хок, – приговаривает он, – Я твой друг, и зла тебе не желаю. Просто хочу нейтрализовать действие того, чем ты, дурень, напичкался, – и, обращаясь к мальчику, – Давай, бесенок, лей… Только понемногу, чтоб не подавился.

Мальчик колеблется. Не решается.

– Сделай сам глоток, – наконец, говорит он.

– Что? Зачем?

– Сделай, чтобы я видел, что это не яд, – настаивает мальчик.

Гость неловко посмеивается.

– Яд? Да зачем мне…?

– Делай, что говорю.

– А ты хитрый…и недоверчивый…, – проговаривает гость, и понимая, что особого выбора у него нет, – Ладно, давай.

Мальчик подносит кружку к его губам, и тот, не выпуская из своей хватки индейца, делает даже несколько глотков. Сглатывает, немного морщится.

– Видишь? На вкус немного противное, но не яд.

Мальчик удовлетворенно кивает, и на сей раз уже уверенной твердой рукой аккуратно переливает остаток зелья в рот своего отца. «Как жаль, что этого человека не было рядом, когда я пытался его накормить», – думает он, – «Или когда папа напился и схватил ружье… Вот уж где бы точно понадобилась помощь! Впрочем, ничего. И сам справился». Он отходит, чтобы отнести на место кружку, и пока гость возится с его отцом и не смотрит на него, сам осторожно пробует немного оставшегося отвара. Просто из любопытства. «Действительно противно: горько и вяжет. Но, привкус знакомый» – думает он и вспоминает когтистые листья с приятным запахом, которыми как-то раз решился утолить двухдневный голод. Съел их немного – запах оказался приятнее вкуса – но зато потом ощутил такой неимоверный прилив сил, будто в него вселился дух.

Мальчик поворачивается к отцу, видит, что его лицо уже заметно изменилось: приобрело живой оттенок, заблестели глаза, взгляд стал осмысленнее, вздыхает с облегчением, возвращается к столу и снова берет в руки книгу. Как же все-таки хочется разобраться с чертовой фразой… Может, спросить у этого гостя? Он, действительно, кажется человеком умным… Нет. Он не станет этого делать. Своя голова есть. Сам и будет искать ответ.

– Ну что? Полегчало? – через некоторое время спрашивает гость у его отца.

– Что тебе от меня нужно, Тито? – тотчас отзывается тот. Голос хоть и тихий, но уже узнаваемый – почти нормальный.

Несколько секунд гость дотошно разглядывает лицо индейца, пытаясь определить, достаточно ли действенным оказалось

его снадобье.

– Пришел поговорить с тобой о старом деле, – наконец говорит он.

– Господи…– сдавленно хмыкает индеец, – У меня жена умерла. Неужели ты думаешь, что мне сейчас есть дело до твоего дела?

– Ты прекратишь строить из себя страдальца или нет?! Я тебя не узнаю. С каких пор ты стал такой размазней?! Не престало такому человеку, как ты, распускать нюни и жалеть себя. А ты именно этим и занимаешься! Ее ты уже не вернешь и ничего не исправишь! Так что возвращайся в реальность и исправь хотя бы то, что когда-то натворил, если еще не поздно!

– Ты о чем?

Гость открывает рот, но тут его взгляд снова падает на сидящего за столом ребенка.

– Бесенок, выйди на улицу, поиграй. Мне нужно с твоим отцом поговорить наедине, – просит он.

Мальчик не двигается с места, ясно давая понять, что этот человек, будь он хоть лучший друг семьи, хоть кто бы то ни был еще, не имеет никакого права выгонять его из собственного дома.

– Пусть сидит. Он может и с придурью, но болтать лишнего не будет, – вступается отец, – Да он и не слушает – видишь, читает. Говори, что хотел.

– Ладно, – гость потирает руки, вздыхает, – Я недавно вернулся в Рио Палачио – судьба закинула в те районы – и там в местном кабаке повстречал одного нашего давнего знакомого… Хок, ты не поверишь! Этот тип окончательно свихнулся… Молол что-то про бледнолицего демона, который пожирает его душу, про то, что не намерен больше терпеть это адское отродье и собирается расправится с ним раз и навсегда. В общем, всякую ересь нес. Или не ересь, как знать…

– Кажется, догадываюсь, о ком ты. Ну, что тут скажешь? – к этому все и шло, – медленно, проговаривает отец, – Бледнолицый демон… Это все его ненависть к гринго… Бед он от них хлебнул сполна. Кто б сомневался, что у него на этой почве рано или поздно окончательно крыша съедет? Только каким боком это меня касается? Я всегда знал…

– Ты знал и все равно сделал это?

– Что?

– Не притворяйся! Ты знаешь, о чем я! Поместье того латифундиста в прошлом году!

Индеец хмурится, потом покосившись на сидящего за столом ребенка, сдавленно и сурово проговаривает:

– Выйди за дверь, сын. Дай мне поговорить с этим человеком.

Мальчик резко разворачивается к ним лицом, сверкает на отца колючим гневным взглядом… Но не перечит. Подхватив подмышку свою книгу, коробок спичек и свечу, молча выходит на улицу.

– Так помнишь поместье? – повторяет гость, когда дверь за ребенком захлопывается с оглушительно нервным грохотом.

– Того самозванца МакЛейна… – шепчет индеец, – Ну помню… Твоя ж наводка. Только говорить там больше не о чем. Его больше нет, и все сгорело.

– Сгорело в пожаре, который устроил Рауль… После того, как перебил их семейство.

– Ну, не он один, – индеец бросает многозначительный взгляд на гостя, – Не отнекивайся – мы все в этом участвовали. Хотя, конечно, Рауль больше других приложил руку, что, в принципе, справедливо. Он ведь прочувствовал их кнут на собственной шкуре. Он имел право на свою месть.