Петр Чайковский. Бумажная любовь
Шрифт:
И радуется его востребованности:
«Как я радуюсь, милый, дорогой друг мой, всем приглашениям, которые Вы получаете. Как Ваша слава быстро выросла, но оно и неудивительно: она существовала уже давно и только и ждала возможности пронестись по всему земному шару. Вы выступили перед публикою. Вы, так сказать, этим выпустили Вашу славу на волю, как птичку из клетки, вот она и облетает весь мир».
Чайковский раскрывает ей секрет композиторского успеха:
«Я очень много работаю и, как водится, очень устаю, — но нисколько не жалуюсь. Слава богу, что еще есть охота
В ответ — слова восхищения и любви. Обильные, часто повторяющиеся.
Ему все это приелось, как приедается мед, когда его много.
Не приедаются только деньги — их всегда мало.
Он читал r только что полученном письме: «С величайшим удовольствием слушаю я из газет сообщения о Ваших триумфах, милый другмой. Я радуюсь вдвойне: и тому, что Вы оценены, и тому, что русская публика умеет, наконец, ценить свое. А я здесь, в своем доме, в своем отчуждении от мира наслаждаюсь столько, сколько вся московская публика в совокупности, Вашими произведениями, дорогой мой».
И прикидывал шутки, ради, сколько смог бы иметь он в месяц дополнительных средств, если бы умел превращать похвалу в золото.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ «КОНСЕРВАТОРИЯ»
Настал день, и Танеев попросил освободить его от обязанностей директора Московской консерватории. Даже не попросил, а взмолился.
— Я так устал за все эти годы! — признался он Чайковскому. — Меня так утомляет вся эта круговерть. Мне жаль тратить на нее время и силы, мне тяжко управлять людьми. Вы не представляете, какая это мука заставлять ближних своих делать что-то против их же воли!
В глазах Сергея Ивановича плескалась беспросветная тоска.
— Я и без того собирался оставить директорство, — продолжал Танеев, — но после смерти матушки пребываю в столь подавленном состоянии духа, что просто ни дня больше не могу оставаться директором нашей консерватории.
Чайковский хорошо знал Танеева и прекрасно понимал, что он нуждается в отдыхе.
— Воля ваша, Сережа, — ответил он. — Кто вправе вас принуждать?
С глазу на глаз Петр Ильич называл Танеева Сережей и только на людях — Сергеем Ивановичем.
Новым директором с всеобщего согласия стал Сафонов, профессор по классу фортепиано.
«Можно предполагать, что будет дельный и хороший директор, — писал Чайковский. — Как человек он бесконечно менее симпатичен, чем Танеев, но зато по положению в обществе, светскости, практичности более отвечает требованиям консерваторского директорства».
«Дельный и хороший директор» однажды нанесет Петру Ильичу серьезную обиду…
Виолончелист Анатолий Брандуков был учеником и другом Чайковского.
Когда-то Брандуков играл в одном ученическом квартете консерватории с Иосифом Котеком и был замечен знатоками. Отличился он и в сольных выступлениях, которые с успехом давал в Москве и Нижнем Новгороде. Консерваторию Брандуков окончил с золотой медалью.
Анатолий
Париж быстро принял талантливого виолончелиста. Брандуков с известным бельгийским скрипачом М. Марсиком организовали квартет, пользовавшийся большим успехом.
Его отметил Сен-Санс и приблизил к себе.
О нем говорили хорошо — виолончелистом Брандуков был и впрямь превосходным. Он выступал вместе с Колонном, и не только с ним одним — прочие дирижеры тоже ценили его талант.
И при этом Анатолий Андреевич всегда оставался сердечным, отзывчивым человеком, готовым помочь, поддержать. Русские музыканты, приезжавшие в Париж, находили в лице Брандукова заботливого опекуна. Он знакомил их с нужными людьми, выводил в свет, советовал, направлял, предостерегал.
Петр Ильич любил Брандукова, подолгу общался с ним в каждый свой приезд в Париж. Брандуков платил ему тем же и вдобавок часто исполнял его произведения.
Петр Ильич организовал Брандукову несколько концертов в России и даже посвятил ему одну из своих пьес.
Брандуков был чрезмерно щедр и вообще любил сорить деньгами. В Париже ему жилось тяжело — при всей популярности заработки были редкими, от случая к случаю, и денег вечно не хватало. Вдобавок Брандуков сильно скучал по родине и вследствие этого страстно мечтал о достойном месте в Москве. «Несмотря на то что в Париже он пользуется репутацией отличного виолончелиста, материальное положение его крайне стесненное, и он пламенно мечтает о переселении в Петербург или Москву, но, увы, там места заняты, и поневоле приходится оставаться в Париже, где. по крайней мере, он вращается в самом лучшем обществе и упрочивает свою репутацию…» — писал о Брандукове баронессе фон Мекк Чайковский.
Встречаясь с Петром Ильичом в Париже, Брандуков то и дело повторял:
— Да разве это жизнь? Это существование! Вот, если бы я смог поселиться в Москве, получив должность в консерватории!
Семейная жизнь добряка Брандукова была несчастливой — Анатолия Андреевича третировала жена, желчная, глупая, сварливая особа, пианистка по профессии Он долю терпел ее…
Петр Ильич вспомнил о Брандукове, когда весной 1890 года скончался Вильгельм Федорович Фитценгаген, профессор по классу виолончели Московской консерватории.
По случаю его смерти в консерватории открылась вакансия, которая весьма и весьма подходила для Брандукова. Кстати говоря — он учился не только у Чайковского, но и у Фитценгагена.
Петр Ильич высоко оценивал исполнительское мастерство Брандукова, считая его превосходным виолончелистом, работящим человеком, хорошим музыкантом.
Из Рима он пишет директору консерватории, уговаривая того принять Анатолия Андреевича Брандукова профессором по классу виолончели.
На похвалу не скупится.