Пётр и Павел. 1957 год
Шрифт:
Пётр оттолкнул брата. Вскочил. Бросился к двери. Остановился. Резко обернулся и медленно двинулся назад.
– Павел прости меня!.. Я один во всём виноват!.. Один!.. Больше никто!.. Прости, если можешь!..
Он упал перед Павлом на колени, прижался лицом к его башмакам и зашептал несвязно, болезненно, запинаясь на каждом слове, как в бреду:
– Думай, что хочешь!.. Меня заставили!., не веришь?!.. Зря!.. Ведь я – твой брат!.. Надо верить людям!.. А брату тем более!.. Я не мог отказаться!.. Не мог!..
Павел отшатнулся от упавшего
– Что ты, Петя?!.. Что ты?!..
Пётр на коленях пополз за ним.
– Ты не знаешь всего!.. О, если бы!.. Но я не могу открыть тебе!.. Пожалуйста, не заставляй!.. Это правда!.. Нет!.. Не слушай меня!.. Забудь!.. Я ничего не говорил!.. Брат!.. Я с ума схожу!.. Пощади!..
Цепляясь дрожащими руками за брюки Павла, он ползал за ним по всей кухне, пытаясь поцеловать его башмаки. А Павел безпомощно отбивался от него, пытаясь освободиться от его дрожащих рук.
– Павлуша!.. Братик!.. Родной мой!..
– Пётр Петрович!.. Нехорошо это!.. Встаньте!.. – неожиданно раздался голос Саввы. Братья не заметили, как и когда он вошёл на кухню. – Новый костюм испортите…
Пётр вскочил на ноги. Гримаса бешенства исказила его лицо.
– Кто позволил тебе входить без стука?!.. Я тебя спрашиваю: кто?!.. Вон отсюда!.. Сию же минуту!.. Вон!..
На лице Саввы ни один мускул не дрогнул.
– Я уйду, – спокойно сказал он. – Только матушка вас к себе требует. Что-то ей опять дурно сделалось.
На втором этаже опять послышался голос Матюши: "Где мама?.. Я боюсь!.." "Куда ты?.. Куда, дурачок?" – Капитолина ласково попытался его остановить. "Капа!.. Спаси меня!.. Там внизу дурак злой сидит!.. Я его боюсь!.." "Не бойся, иди ко мне… Я тебе песенку спою…"
Пётр взял себя в руки, поправил сбившийся на сторону галстук, застегнул пуговицу на воротнике рубашки. Удивительно, как быстро он мог переходить из одного состояния в другое. Сначала это был раздавленный слизняк, потом – разъярённый бык, теперь же на глазах Павла превратился в строгого, элегантного джентльмена. Ему бы канотье на голову, тросточку в руки и спокойно можно отправляться на Даунинг-стрит. Пригладив растрепавшиеся волосы, он почти официально обратился к брату:
– Об одном прошу: Зине ни полслова. Она ничего не знает.
Павел кивнул:
– Не волнуйся. Иди к матери.
Пётр стремительно вышел.
– Так это значит вы? – Савва с нескрываемым любопытством разглядывал Павла Петровича. Тот искренне удивился.
– Что значит: "вы"?..
– У нас перед войной байки ходили про одного чмурика… Сам Семивёрстов не мог его раскрутить, а у Тимофея Васильевича и глухонемые на втором допросе петь начинали. Стало быть, чмурик тот – вы!.. – и он протянул Павлу Петровичу свою ладонь. – Позвольте руку пожать. Уважаю…
Рукопожатие их было коротким, но крепким. Мужским.
– Скажите, Савватий, а вы про донос брата знали?
Савва коротко хохотнул:
– О!.. Я много чего знал, а теперь позабыл… Как говорится: "Много будешь знать,
Павел Петрович согласно кивнул.
– Да-а!.. Сильный вы человек! – Савва был искренне восхищён. – Но на войне, как на войне: чем сильней противник, тем слаще победа!.. Семивёрстова вы на обе лопатки положили – после общения с вами он, говорили, на две недели в мёртвую запил!.. Со мной так не выйдет!.. Не советую так со мной!.. Я за Петра Петровича…
Он не успел договорить, на кухню быстро вошла Зинаида.
– Савва!.. Немедленно за доктором!.. Адрес Романа Моисеевича знаете?..
– Почему нет?..
– Я ему позвонила, он вас ждёт!.. Пожалуйста, побыстрее!..
– Лечу, – спокойно ответил тот и, выходя из кухни, обернулся к Троицкому. – А вам лучше уехать отсюда и больше не появляться в этом доме никогда!.. Ей Богу, лучше!.. Я понятно выражаюсь?..
– Вполне…
Савва ушёл и Павел с Зиночкой остались наедине.
Долгие девятнадцать лет он ждал, мечтал, запрещал себе думать об этом, пытался забыть, но всё же надеялся, что его встреча с женой и сыном обязательно состоится. И вот тогда начнётся новая, необыкновенная, светлая и прекрасная жизнь. А иначе, зачем жить? Чтобы просто отметиться, мол, такой-то "с" и "до" пребывал на этой земле? Как любят писать наши сограждане на памятниках истории и архитектуры: "Здесь был ЯГ И вот этот момент наступил. Но почему-то новая прекрасная жизнь не наступала. Более того, как это ни покажется странным, но ни он, ни его родные особой радости по поводу долгожданной встречи, похоже, не испытывали. Была одна страшная неловкость. Словно встретились люди, в чём-то виноватые друг перед другом, но стыдящиеся признаться в этом. И обморок Зинаиды говорил о том же.
Они ведь даже так и не поздоровались друг с другом. Забыли.
Ну, вот и сучилось, наконец, то, о чём Павел последние четыре месяца… Нет, не мечтал, в его возрасте это было, бы по меньшей мере, странно, но думал каждый день, к чему так тщательно готовился: представлял, как это должно произойти, что он должен будет сказать в первую очередь, о чём спросить. Правда, он не предполагал, что произойдёт это поздней ночью на кухне среди сковородок и кастрюль, но, в сущности, какая разница где и когда? Главное – это произошло.
Она стояла перед ним, всё такая же стройная, миниатюрная, как тогда, перед расставанием в Большом театре, словно не было за её плечами девятнадцати лет разлуки, Бутырки, мучительных родов прямо в камере, параши, ссылки, болезни сына… Словом, всего того, что довелось пережить этой хрупкой избалованной женщине в её неполные сорок лет. И сердце его болезненно сжалось: стало жаль их обоих и той не прожитой ими жизни, которая могла быть такой прекрасной, но которая канула в Лету и стала для них длинной мучительной цепью сплошных разочарований.