Пётр Машеров
Шрифт:
Писатели и поэты знали об отношении Машерова к Бровке и, наверное, решили, чтобы приветствовал юбиляра в этот радостный день от их имени именно он...
Савицкий тоже обратился к первому секретарю:
— Поэты посвятили вам стихотворение, а художники — портрет.
Он поставил «работу» перед собой, у ног. Машеров, который был чуть выше его, стоит рядом и не понимает, в чем дело. Повернулся к присутствующим, увидел их взгляды, направленные вниз. Взглянув на портрет, начал отступать. Долго рассматривал портрет, приложив руку к щеке. Остался очень доволен подарком. Хотел,
Людям запомнилась «машеровская» улыбка, приветливость. Несколько раз я видел портрет в квартире его вдовы. Кстати, в тот юбилейный день он принес его домой и сам повесил на втором этаже, чтобы не падал яркий свет. Отойдя от картины на несколько шагов, еще раз пригляделся. Странно, но на лице, показалось, была написана... трагедия, ее смертельный отблеск, что-то скорбное…
В день его шестидесятилетия, дома за столом, были только родные: жена, дети, внуки, брат Павел, сестры — Матрена, Оля и Надя. Поздравляя брата с юбилеем, сестра Ольга сказала: «Петя, тебя очень уважают люди… » Он встал и сказал: «Я очень люблю свой народ», — и на глазах заблестели слезы... Такое не забывается никогда.
В конце своей жизни он стал более жестким, натянутым... Многое понимая, он был вынужден в силу своего положения зачастую говорить не то, что думал. Он захватил начало кризисной ситуации в обществе. Понимал, что бессилен остановить ее наступление, был очень раздражен. Собственную вину за это можно было прочесть на его лице.
***
Скульптор Владимир Летун работал в станковой и монументальной скульптуре. Он автор памятников воинам и партизанам, погибшим в годы Великой Отечественной войны, памятников-бюстов, барельефов, мемориальных досок, лауреат Государственной премии.
– Того отношения, которое мы имели со стороны Машерова к творческим работникам, больше нет, - вспоминал В. Летун, член Союза художников СССР.
– Машеров никогда не делил нас на скульпторов, художников, архитекторов - ко всем относился с одинаковой заботой, помогал нашей работе. Никогда не подавлял личность, смотрел на художника внимательно, всегда задавал вопрос: «Чем могу помочь? Может, нужен материал?»
С ним действительно было легко говорить, не было гнетущего напряжения от того, что находишься рядом с большим человеком. Он подбирал и тон, и манеру разговора в любой аудитории. Всегда посещал творческие мастерские, вел беседы. И мы в его кабинете были желанными людьми. Возмущался, если кто-то из высоких лиц пытался при жизни воплотить свой образ в портретах, скульптурах.
Однажды, за год до трагедии, пришел к Летуну взволнованный народный художник СССР, Герой Социалистического Труда Заир Азгур, в руках держал какой-то сверток.
– Вот, запретил!
– Кто и что, Заир Исаакович?
– спросил Летун с нетерпением.
– Да хотел портрет Машерова сделать, а он от кого-то узнал и запретил. Так и сказал: «Никаких портретов».
Участие Машерова
– Петр Миронович, есть идея!
– Если есть - приходи!
Рассказал первому секретарю о творческом замысле художников, скульпторов. Но вот вопрос: какую деревню взять за основу? Выслушав собеседника, тот воскликнул:
– Монумент сожженной деревни будет заслоном насилию и жестокости…
Но где его разместить? Сожженные деревни разбросаны по всей Беларуси...
Проблема решилась неожиданно. В один из августовских дней Машеров вернулся домой раньше обычного.
– Собирайся, Полина Андреевна, в грибы поедем... и вы, дочки, собирайтесь, на природе побываете, - приказал отец.
Выехали из города на Логойское шоссе.
За Логойском водитель свернул в густой сосновый перелесок. Среди дубов и сосен часто попадались темно-коричневые боровики, моховички и грузди. Машеров не заметил, как корзина оказалась полной.
Вечерело. «Пора возвращаться домой», - подумал Машеров, бросив взгляд на часы. Набрав в грудь воздуха, он крикнул так, что, показалось ему, зашевелились верхушки сосен. Жена отозвалась рядом …
— Петро, иди посмотри, здесь, наверное, жилье было.
— Лес же вокруг какой, — не согласился он, осматривая густой березник, что высыпал на холме, и красивые сосенки в низине. Среди деревьев попадались поросшие полынью ямы и кирпичные коміны. — Наверное, партизанские землянки…
— Шиповник на них не успел вырасти, — заметила Полина Андреевна. И только теперь Машеров увидел кусты сирени, дикого крыжовника и перекрученные, изуродованные под тяжестью веток лесных деревьев яблони-калеки.
Они подступали к кирпичному фундаменту. Значит, здесь хаты были и садочки при них.
— А вот и колодец, — показала Полина на покрытую мхом деревянную кадку, что еле виднелась из травы. — Запущенный, а вода струится, серебрится.
Она наклонилась с банкой над колодцем-родником, чтобы набрать воды, и вдруг отступила назад, словно испугавшись.
— Там человек, — показала она на красно-бурую печь, где когда-то, видно, был печной шесток.
Машеров увидел старика в ватнике и кирзовых сапогах. Сидел он в печальной позе, спиной к грибникам, так что лицо нельзя было рассмотреть.
— Эй, товарищ, может, нездоровится и помощь нужна? — позвал Машеров незнакомца.
Тот не спеша поднялся, сделал шаг навстречу грибникам и утопленным голосом проговорил:
— Помощь не надо. Я дома…
Петр и Полина удивленно переглянулись.
— Здесь мой дом, а это все — Хатынь, — старик показал рукой на бывшие усадьбы. — Немцы сожгли. Здесь лежат мои сыновья и дочери, здесь и жена … Слышу, кто-то аукает в лесу. Вот и подался сюда. Может, кто отзовется. ..
— Как вас зовут, дедушка? — поинтересовалась Полина.