Петр Великий, голландский. Самозванец на троне
Шрифт:
– Сенька, Афонька больше ничего не приносил? – спросил боярин, наливая в стакан еще водки.
– Нет, батюшка… Ходил два дня в церковь, но ничего и нет… И из приказа тебя сержант Семёновского полка ожидает, дело какое…
– И давно?
– Нет, часа два…
– Ты что, ополоумел? – начал злиться Ромодановский, – может дело важное! Засеку тебя, дурня! Быстро его сюда!
– Так я думал, заняты, всё о важном размышляешь, батюшка…
– Пшёл вон, и сержанта сюда, и быстро!
– Как пожелаешь, – и холоп низёхонько поклонился, и закрвл дверь за собой.
Ромодановский убрал водку,
Постучали, и вошёл сержант, с шапкой под мышкой, по Уложению. Выглядел бойко, куражно. Щеки бритые, волосы не длинные. Кафтан и сапоги ладные, при шпаге, молодец молодцом, ростом под потолок горницы.
– Князь-кесарь! Вынужден доложить, что во время обхода у Поганых прудов нашли два мёртвых тела в рогожных кулях. Утоплены, не иначе. У одного имелась бирка, и как нам было сказано, такая имеется только у твоих людей.
И он положил свинцовую печать с проушиной на стол. Был на ней орёл двухголовый, герб государев, и номер, греческими буквами АВ с титлом. Боярин задумчиво посмотрел на вестника, покрутил бирку в руке, и призадумался. Сержант же щёлкнул каблуками и покинул горницу.
– Да, совсем худо, – прошептал Ромодановский, – нету теперь Васьки да Фомки.... Ну да чего скажешь, судили верно… Свечку за низ поставлю, – и снова налил себе водки, – Сенка! Сенька, быстро сюда!
– Так чего прикажешь, батюшка?
– Послать быстро за Троекуровым и Прозоровским!
– Сейчас, прямо сам исполню!
И точно, побежал, громыхая кабукам по каменному поду. Ромодановский не поленился встать, и увидел как холоп сбегает по крутой лестнице на первый этаж его богатых палат.
***
Василий Тьма спал на лавке, мягкая перина не мяла бока, а лоскутное одеяло согревало, а не холодило. Уж лучше, чем на соломе ютится по сараям и овинам в новогородских хлябях. К нему придвинулась жена, Марфа. Совсем стало стрельцу спокойно, и он снова заснул. Но раздался грохот ударов о калитку, истошно залаяла, а затем, жалобно заскулила и замолкла собака.
Василий вскочил, схватился за палку, затем одел тулуп, и сунул ноги в валенки.
– Вася, ты куда? – поднялась жена, и накинула толсы платок на плечи.
– Ломится кто-то…
– Подожди…
Удары посыпались уже во входную дверь. Били просто яросто, со злобой, словно несчастная дверь была их врагом.
– Отворяй, Василий, собирайся в дорогу! Есть указ, вам спешно на границу всем идти!
– Хорошо. Сейчас, оденусь. Чего людей с утра пугать? Марфа, ты узелок собери…
– Боже мой…Сейчас я…Подождите! – истошно крикнула женшина.
И дети проснулись, бабка Авдотья встала с печи, и кинулась помогать снаряжать сына в поход. Женщина откинула крышку сундука, достала пару нательных руа и штанов, тёплые рукавицы. Марфа тем временем положила в мешок пару караваев хлеба, мешочек с сухарями, крупы, соль, котелок и жестяную походную кружку и деревянную ложку.
– Тятенька, тятенька! – заголосили на разные голоса оба сына, Митька и Пашка, и дочь Василиса.
Стрелец присел, и по очереди обнял и расцеловал каждого. Дочка заплакала, утирая слёзы ладошкой.
– Ничего, скоро вернусь,
– А то… Не маленький уж, – серьёзно произнёс двенадцатилетний Митька.
– Не волнуйся, управимся, – поддержал его Пашка, погодок брата.
– Ну, на вас только и надеюсь, – и по очереди обнял сыновей.
Мешок походный был готов, стрелец поставил фузею у порога, присел на скамью.
– И то, надо посидеть на дорожку, – громко согласилась бабка Авдотья.
Затем взяла икону, и благословила сына на дальнюю дорогу. Тот перекрестился, отпер дверь и вышел во двор. Здесь стояли трое семёновцев с сержантом, при фузеях и шпагах.
– Иди, поспешай стрелец, ваши у церкви собираются, – пробурчал стрелец.
– Не с вашими солдатами мы у азовского бастиона под пулями стояли? – спросил тот в ответ.
– Было такое,– усмехнулся бравый усач, – ну, поспешай…
– Васенька! – и на шею мужу кинулась жена, – береги сея в дороге, не простужайся!
– Всё хорошо будет, Марфа! Пора мне идти… За детьми приглядывай! Бог вам всем в помощь!
И Василий Тьма пошёл по улице. Рядом с церковью собирались другие стрельцы, товарищи и друзья, тоже с фузеями на плечах и с мешками со спиной. Ну а Семёновцы,, с примкнутыми багинетами у фузей стояли наготове, словно караул у каторжников. Верхом, на конях, были генерал Аатомон Головин и боярин Иван Троекуров. Оа были ралы- радёшентки, что всё обошлось без кровиши, в Великий Пост. Выборные посланцы четырёх полков покидали Белокаменную.
Мятеж стрельцов
Пытался Фёдор Юрьевич делать многое на новый манир. Знал боярин, что в войну с поляками многого насмотрелись служивые люди Польше. Войска государя стояли в Вильно не один год, и царёвы войска вошли в польские крепости. И тут русские дворяне увидели, как в Европе пиры задают, и с обычаем благородным ознакомились. И с дуэлями, театрами да танцами. И у него пара картин имелась, какие батюшка из Полоцка привёз… Смотреть на эти парсуны было срамно, право слово… Знал правда, что такие и у Головина, и в Голицыных, охальников известных, имелись. Патриарх стыдил, конечно, да ведь не прилюдно же были те увещевания. Ну и другое… Всё о себе стали мыслить высоко, дескать отчего Понятовским, Сапегам да Вишневецким всё можно, а им , Голицыным, Долгоруким да Шереметевым видишь ли, нельзя? Только Стенька Разин и взбодрил наглецов, да ненадолго… Правда осознали, что без крепкой царской руки и зашиты висеть им на кольях, но и тут, затеяли схватку, но тайную, в темноте. Как бы не заигрались, и он Фёдор Юрьевич, не даст глупцам берега потерять.
Так предавался своим мыслям, Ромодановский, стоя на крыльце, встречая знатных гостей. Стоял старым обычаем в богатой шубе и шапке, а слева, уже польским обычаем, присутствовала и его супруга дорогая, свет . Из своих рук угощала дорогих гостей венгерским.
Затем столоначальник рассаживал пришедших согласно знатности, зная, как не обидеть никого. В углу играли холопы, да ещё на итальянский манир. Не любил Ромодановский эти гудки да гусли. Скрипка казалось ему куда как утонченным инструментом, способным издавать поистинну божественные мелодии.