Петр Великий. Его жизнь и государственная деятельность

Иванов И. М.

Всесторонность и гармоничность – основные черты его личности. Но, “говоря о Петре, – замечает Белинский, – многие видят в нем больше реформатора и забывают колоссально нравственный и религиозный дух, которого вся жизнь была страстным служением идее. А пафос к идее есть живой источник, из которого не могут не вытекать живые результаты. Если бы Петр был только необыкновенно умный человек, только политический, а не религиозно-нравственный действователь, его реформа не имела бы таких великих действий. Нужно религиозно-нравственное начало, составлявшее основу его духа, в соединении с исполинской гениальностью, – вот что оплодотворило и оживило реформу Петра, дало ей силу, прочность и жизненность”. Одного рационалистического убеждения было мало. Внутренний огонь поддерживал его непоколебимую уверенность в себе, в правоту своего дела, в творческие силы русского народа. Глубокая вера и наивный инстинкт видны во всех проявлениях его души, в полной движения своеобразной жизни, в политической и государственной преобразовательной деятельности.

Свои “задушевные идеи” Петр Великий распространял не одними указами, не только повелениями, но и личным примером, “неустанным” трудом. В детстве деятельная жизнь для здорового, сильного организма – потребность и наслаждение. Играючи и забавляясь, без всякого принуждения, Петр принимается за изучение ремесел и военного искусства, исполняет “свою охоту”. Впоследствии труд становится для него нравственным долгом, равно обязательным для всех, не исключая сана и происхождения. “Трудиться

надобно, – говорил он возвратившимся из заграничного учения молодым дворянам: я – царь ваш, но у меня на руках мозоли, а все для того, чтобы показать вам пример и хоть бы под старость увидеть мне достойных из вас помощников и слуг отечества”. Сам он был мастером четырнадцати ремесел. Даже в последние годы жизни Петр не оставляет механического труда. В каждом из его дворцов устроена особая комната с токарным станком, которую он называл местом отдыха. Он дорожил временем и не тратил его на бесполезные забавы. Трудолюбие его изумительно. Царь обыкновенно вставал в 4-5 часов и назначал приемную аудиенцию ранним утром. Он не любил многословия. Слог писем и указов краткий, энергичный и своеобразный: несмотря на изобилие иностранных слов и книжных оборотов, производит впечатление живого разговора. Частная жизнь его представляла образец строжайшей умеренности. Простота обращения, одежды и экипажа общеизвестна. “У него не было ни камергеров, ни камер-юнкеров, ни пажей, ни драгоценной посуды”. Ордена надевал на себя только в праздничные и церемониальные дни. Когда в день коронации императрица поднесла ему свою работу: роскошный кафтан, шитый серебром, Петр встряхнул его, отчего несколько блесток осыпалось на пол. “Смотри, – сказал он государыне, – слуга сметет это вместе с сором, а ведь здесь с лишком дневное жалованье солдата”. Бюджет двора государя не превышал шестидесяти тысяч рублей в год. Петр говорил, что в жалованье своем волен, но с народа собранные деньги должен употребить на государство: в них обязан дать отчет самому Богу.

Историки и психологи много обращали внимания на одну замечательную черту в своеобразной личности Петра: “самодержавный повелитель миллионов, он, по особенным ли потребностям своей гениальной природы, или по глубоко обдуманному плану, соединяет с царским саном характер частного лица: передает почести и роль государя подданному, а сам становится в ряды не только простых граждан, но и работников”. Всесторонность его личности и, так сказать, универсальность в значительной мере объясняется условиями среды и характером эпохи. В конце XVII века русская жизнь была поистине взбаламученным морем. устои придворной жизни разрушены. Опальный царь ушел из дворца на улицу, с вершин общества спустился до самого его дна, окунулся в слободскую жизнь иноземных поселенцев. Условия воспитания совершенно исключительные. Ни одному русскому человеку не было доступно такое разнообразие в отношениях и обстановке. Сословные различия, религиозная распря между своими и чужими, национальная вражда, понятия, нравы и обычаи разных слоев общества; сопоставление русского с иноземным, искусство иностранцев, их приемы общежития, высшая культура и т. д. – все это проходило перед глазами молодого Петра. Разнородная среда давала ему множество импульсов самодеятельности. Постоянное живое общение с людьми всевозможных профессий, достатков, чинов выработало убеждение, что трудящийся человек во всех положениях может принести пользу своему народу; в этом отношении он не делает различия между министром, сановником, техником, простым рабочим, монархом и последним солдатом, готовым самоотверженно постоять за свое отечество. Воспитанный непосредственной жизнью, Петр является эмпириком и утилитаристом чистейшей воды. То, что вначале делалось в силу необходимости или потому, что он находился “в чину учимых”, то впоследствии обращается в привычку, исполняется как веление “совести”, стало сознательным преследованием государственной пользы. Впрочем, переходя в положение подчиненного, Петр никогда не передавал своему подданному прав самодержавия, но только внешние его атрибуты. Факт не беспримерный в русской истории. То же проделывал и Иоанн IV. Но у Грозного была только психопатическая комедия, полная острого драматизма. У Петра подобное превращение являлось государственным актом, вызванным просветительными целями, военными действиями и политическими условиями. Устанавливались отношения не подданного к абсолютной власти, а совсем другие, необычайные для русской национальности. Петра возможно б назвать le premier citoyen russe [6] , когда он предпочитал положение полноправного гражданина положению монарха. По свидетельству Нартова, после посещения английского парламента царь заметил: “Весело слышать, когда сыны отечества королю говорят явно правду: сему-то у англичан учиться должно”. В России ничего подобного нельзя было ни слышать, ни видеть. Петр не доверял установившимся отношениям между подданными и властью; он знал, что под внешним благочинием скрываются ложь, лукавство, подобострастие, предательство и корыстолюбие. Царь искал правды в своих подданных. Даже действия сената он подчинил публичному суду (указ 2 марта 1711 г.).

6

Первым русским гражданином (фр.)

Утверждают, что Петр – более завоеватель, чем преобразователь. Но отношения его к войне, даже в молодости, показывают, что то, что ставится ему в вину, вызвано было необходимостью национальной самозащиты. Материальные и политические выгоды для него стояли выше успехов военного оружия; он никогда не увлекался до самозабвения пылом сражения и торжеством победы. Для него война не цель, а средство, народное бедствие временное, но необходимое для благосостояния народа и национального развития. Он не принадлежал к тем завоевателям, которых Вольтер справедливо окрестил позорным именем “великие разбойники”. Царь и его сподвижник Остерман подсмеивались над шведским королем, который очень любил подраться и вне войны не знал героизма. Петр не походил на славолюбца-завоевателя. Завоевания его были необходимы для создания в России возможности европейской цивилизации.

Русского преобразователя называют предшественником Фридриха II, первым “просвещенным деспотом”. Для него этого мало. В монархической власти он видел средство для развития богатства и просвещения родной страны. В решительные моменты жизни Петр отождествлял абсолютную власть с индивидуальной, нравственной волей. Так, перед Полтавской битвой царь ободряет своих воинов: “Вы сражаетесь не за Петра, а за государство, Петру врученное~ а о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия, слава, честь и благосостояние ее”. Может быть, эти слова не принадлежат лично ему, но то же самое он мог и должен был сказать. Самодержавие для Петра – орудие могущественное и провиденциальное: он сознательно готовил для своего народа лучшие условия и формы национальной жизни.

Преобразователя винят в подражательности, в преклонении перед Западом. Но для России нужны были наука, искусство и техника, которые возможно было заимствовать только с Запада. Царь не ставит своих подданных в унизительные отношения к иностранцам. Напротив, все действия и мероприятия Петровы направлены к тому, чтобы по возможности скорее уничтожить эту зависимость, убыточную для народа и государства. Молодые русские отправлялись в многочисленные командировки за границу, чтобы, вернувшись вполне выученными и подготовленными, заменить иностранцев в России. Петр говорил: “Нам нужна Европа на лет двадцать, тридцать, а затем мы можем обойтись и без нее”. Перенималось от иностранцев только то, что недоставало русским

и что для них признавалось полезным. Когда в Берлинской академии был поднят вопрос о влиянии на Петра, Лейбниц справедливо заметил: “Академии нечего учить царя, что ему делать; в этом он не нуждается”. Петра обвиняют также в “самовластии”, в том, что в своих преобразованиях он употребляет принуждение, слишком крутые меры, насилует волю большинства. Но иначе и не могло быть в то время и в той среде, в которой он жил и действовал. Московский народ не проявлял инициативы, называл себя царскими холопами, сиротами, гулящими людьми и всего ожидал для себя только от царя и правительства. Субъективная воля монарха отождествлялась с самодержавной властью. Не один Петр, все так думали, что указами и повелениями можно создать общее благополучие, процветание промышленности и торговли, просвещенное и могущественное государство. Это убеждение проводилось во всех проектах реформ, составляемых для царя русскими и иностранцами. Лейбниц дал ему философское обоснование в своем учении о монадах, одушевленных атомах, представлявшем “глубоко задуманную попытку примирения индивидуализма с объединяющим взглядом на всю совокупность мировых явлений”. Между нравственностью и правом не проводилось резкой границы. Для основания права Лейбниц не довольствуется идеей человеческого общения, но восходит до понятия всемирной гармонии. Мудрая монаршая воля получает объективное основание и провиденциальное значение. Такова была сущность господствующих политических идей. Они оправдывались примерами западноевропейских государств. Во Франции – полный расцвет деспотизма; в Германии – всеуравнивающая, всесглаживающая бюрократия. Своею державною властью Петр внес в русскую жизнь зачатки самоуправления и коллегиальности. Но он не мог создать в России “крепких самостоятельных сословий”, когда еще не проявлялось ни малейшей общественной инициативы; не мог созывать и земских соборов, этих совещательных собраний московских царей, когда неотложны были решительные и коренные реформы государства ввиду настоятельных требований войны и политических событий.

Петр стоял выше понятий своего народа и был передовым человеком в современной ему Европе. Лейбниц, после беседы с царем, пораженный быстротой его соображения и обширными сведениями, пишет приятелю: “Умственные способности этого великого государя громадны”. Мысль для Петра не самоуслаждение, а производительная сила,от которой должно ожидать дела, практических результатов. Не получив систематического образования, царь не пропускал ни одного случая, чтобы расширить свои познания, и становится ученейшим мужем в своем государстве. “Откуда же он получил такую мудрость? – спрашивает Феофан в слове о Петре Великом, – академиями его были города и страны, учителями – послы при его дворе, иностранные государи, принцы, правители, министры; где бы он ни был, ничего не оставлял без внимания, без исследования”. Петр Великий, один из первых русских, понял систему Коперника и стал ее ревностным распространителем в своем отечестве. Обладая независимым и ясным умом, он ищет лучших людей во всех областях знания и политики, вступает в непосредственное сношение с вершинами европейской цивилизации. Сохранилось, например, его собственноручное письмо к Ло, когда знаменитый экономист, преследуемый проклятиями и презрением, искал себе убежища в Венеции. Виновниками бедствия Франции царь справедливо признает не опального экономиста, а короля и регента; он зовет Ло в Россию, предлагает ему чины, высокое поприще для его деятельности и титул князя Астраханского. Выучившись некоторым иностранным языкам, Петр находит время на чтение книг исторических и технических. После обеда он обыкновенно читал голландские газеты, делая отметки карандашом для “С.-Петербургских ведомостей”. Деятельно занимается выборкою книг для переводов; редактирует учебники, руководит составлением географических карт и описанием различных местностей, принимает участие в типографском и издательском деле. Указы и законодательные акты эпохи преобразования – большей частью труды самого царя или составлены под его непосредственным руководством.

Но, не получив в детстве правильного воспитания, Петр не умел сдерживать своего темперамента, не умел управлять своими страстями. “Это был человек хороший и вместе очень дурной, – отзывалась о нем принцесса Ганноверская София, – в нравственном отношении он был полный представитель своей страны”. Увеселения царя нередко переходили в грубый и циничный разгул. Невоздержанный в гневе, он имел болезненное расположение к созерцанию пыток и казней, был жесток, коварен и неразборчив в средствах на войне и в борьбе с внутренними врагами. Но современник Нартов оправдывает его: “Если бы когда-нибудь случилось философу разобрать архив тайных дел его (Петра), вострепетал бы от ужаса, что соделывалось против сего монарха. Мы, бывшие сего великого государя слуги, вздыхаем и проливаем слезы, слыша иногда упреки жестокосердию его, которого в нем не было. Когда бы многие знали, что претерпевал, что сносил и какими он уязвлен горестями, то ужаснулись бы, колико снисходил он слабостям человеческим и прощал преступления, не заслуживающие милосердия”. Темные стороны характера Петра объясняются частью болезненным расположением его нервной организации, частью общим низким уровнем нравственности той эпохи.

Петр отличался необыкновенно общительным нравом и свободным обращением с людьми. Сохранилось много анекдотов, как царь ходил пешком в гости к своим подданным, не разбирая звания и состояния: к вельможам, купцам, ремесленникам; плясал на свадьбах, угощался на крестинах, пировал на именинах, запросто толковал с хозяином, шутил с женою, играл с детьми или вел назидательные разговоры с гостями, причем любил изъясняться аллегориями, был весьма приятен в обществе. Многими его подданными вспоминается при этом, со слезами умиления, знаменитая царская “дубинка”. Не менее известно также, что темпераментом царь обладал горячим, пылким и скоро воспалялся гневом. “О Боже! – восклицал царь с сердцем, когда виновный оказывался правым, – будучи в состоянии исправить народ мой, не в состоянии нахожусь исправить самого себя!” И, раскаявшись, щедро награждал потерпевшего от его горячности. Он любил, когда ему говорили безбоязненно правду, хотя бы она была неприятна. “Князь Яков в сенате, – отзывался Петр о Долгоруком, – прямой помощник. Он сидит дельно и мне не потакает; без краснобайства режет прямо правду, не смотря на лицо”.

Понятие о свободе совести не было тогда выработано, но здравый практический смысл возмущался фанатическими преследованиями за религиозные убеждения и формы исповедания. Про раскольников Петр говорил: “Если они честные, работящие люди, то пусть веруют во что хотят; если их нельзя обратить рассудком, то, конечно, не пособит ни огонь, ни меч; а мученикам за глупость быть – ни они той чести не достойны, ни стране прибыли от того не будет”. Но, с другой стороны, первый труженик среди народа, неутомимый, вечный работник, до конца своей жизни относился к монахам неблагосклонно, предъявлял к ним утилитарные требования и в указах трактовал о религиозных заблуждениях и порче монастырских нравов: “Прилежат ли (монахи) разумению Божественного писания и учения? Всячески нет. А что говорят: молятся, так все молятся, сию отговорку отвергает Василий Святой. Что же прибыль обществу от сего? Воистину токмо старая пословица: ни Богу, ни людям, понеже большая часть бегут от податей и от лености, дабы даром хлеб есть”. За год до его кончины издан указ, назначающий монастырям благотворительные обязанности: устройство пристанищ для подкидываемых младенцев, престарелых, больных и увечных и учреждение школ для малолетних. Стоя близко к простому народу, водя знакомство с плотниками и матросами, Петр не мог не порицать резких проявлений крепостничества, в особенности продажу людей “в рознь, как скотов, чего во всем свете не водится”, и постановил не разлучать насильственно членов семейства, “отчего немалый вопль бывает”. По окончании войны Петр Великий собирался облегчить положение народа изменением системы тягла и более справедливым распределением податей.