Петроград-Брест
Шрифт:
— Совет принял правильное постановление. И я готов подписать такой декрет. Но не готова ситуация, Николай Ильич. Во-первых, декрет совсем развалит старую армию, и фронт окажется оголенным. А мир мы еще не подписали. Во-вторых, это явно насторожит немцев на переговорах. В-третьих, создаст иллюзии у наших «левых». Бухарин станет кричать еще громче, что с революционной армией необходимо тут же начинать «революционную войну». А это чепуха. Антимарксистская. Революцию нельзя экспортировать.
Вскоре пришла Мария Ильинична Ульянова. Она, секретарь «Правды», не могла поручить поездку с Лениным кому-либо другому. Она была помощником брату и надежной охраной. Во всяком случае, так они считали — сестра и жена, как, наверное,
7
Михайловский манеж был переполнен. Кроме семисот человек, которых провожали на фронт, пришли представители многих красногвардейских отрядов, рабочие заводов, чьи товарищи добровольно шли защищать революцию, семьи красноармейцев и просто интересующиеся.
Разнесся слух, что на митинг приехал Ленин, и вся двухтысячная масса народа заволновалась, как море, хлынула волнами в сторону трибуны.
Временная трибуна с невысоким барьером, обитым красной тканью, с лозунгом «Привет первому боевому отряду социалистической армии!» находилась почти посередине манежа. Человеческие волны со всех сторон могли бы раздавить шаткое деревянное сооружение, если бы трибуну не оцепили вооруженные красноармейцы. Винтовки у них были на плечах, но они стояли лицом к народу плотной стеной, некоторые даже для крепости цепи держались за руки: второй отряд, без винтовок, наверное, рабочие-партийцы, также взявшись за руки, создал в толпе узкий коридор. По этому коридору прошли к трибуне Ленин, Подвойский, Платтен, Ульянова, Вильяме, Битти, работники Наркомата по военным делам, представители Петроградского Совета, заводских комитетов.
Человеческое море колыхалось, напирало на цепи охраны. Отовсюду слышались возгласы:
— Ленин! Ленин!
— Где?
— Который?
А вслед за вождем революции и его товарищами пробивался к трибуне человек в военном полушубке. Его останавливали, хватали за руки:
— Товарищ, нельзя.
Он вырывался, отвечал с наглой уверенностью:
— Я комиссар Смольного.
Это был страшный человек: ему дали задание убить Ленина. В детально спланированной эсерами акции участвовало несколько контрреволюционных офицеров и солдат. Этому, что пробивался к трибуне, отводилась главная роль. Под полушубком у него была бомба, в кармане наган. Позднее террорист написал мемуары, которые так и назвал — «Покушение», но не посмел в них назвать свою настоящую фамилию, спрятался под псевдонимом Г. Решетов. А в действительности это был поручик Ушаков.
Ленин с товарищами поднялись на трибуну. Его узнали. Кто-то крикнул:
— Товарищу Ленину — ура!
Покатилось такое могучее, тысячеголосое «ура», что казалось, сорвется высокий купол манежа.
«Он стоит величественно и просто. Он улыбается и терпеливо ждет», — пишет о Ленине Решетов-Ушаков.
Дадим ему слово и дальше, ибо людям нашего времени, даже наделенным богатой фантазией, трудно представить, какой подъем, какое вдохновение рождали у рабочих, красногвардейцев появление Владимира Ильича на митингах, его пламенные речи. И вот слова человека, который видел все сам, — очевидца-врага: «Люди в шеренгах кричат и кричат, и не хотят останавливаться, и тянут «ура», как молитву, и дух величайшего восхищения царит над этой толпой и над этим человеком в незнакомом, наполовину освещенном цирке. И я слышу, что я тоже кричу. Не рот раскрываю, как нужно делать, чтобы видели другие, что кричу; и не думаю плохого, а нутром кричу, потому что кричится, потому что не могу не кричать, потому что забыл обо всем, потому что рвется из нутра что-то несдерживаемое, стихийное, что затуманило ум и рвет душу, и какая-то сила неизвестная подхватывает и несет, и кажется, нет ничего — только ощущение удивительного простора, неоглядной широты и безмерной радости. Я вижу совсем близко от себя доброе и простое лицо, улыбаются мне лицо и глаза,
Подвойский, который вел митинг, объявил:
— Слово имеет Председатель Совета Народных Комиссаров товарищ Ленин.
И снова гремит тысячеголосое «ура», но недолго. Толпа вдруг смолкает — это Ленин поднял руку. Наступает необычайная тишина. Люди сдерживают кашель, затаивают дыхание.
Никаких технических средств, усиливающих голос, не было. Но Ленина слышали в самых дальних углах манежа.
— Товарищи! Я приветствую в вашем лице тех первых героев-добровольцев социалистической армии, которые создадут сильную революционную армию. И эта армия призывается оберегать завоевания революции, нашу народную власть, Советы солдатских, рабочих и крестьянских депутатов, весь новый, истинно демократический строй от всех врагов народа, которые ныне употребляют все средства, чтобы погубить революцию.
Решетов-Ушаков писал:
«Не помню ни одного слова из того, что он сказал тогда. И в то же время знаю, что каждое из услышанных тогда слов ношу в себе».
В этот момент его командиры и сообщники из «партизанской шайки», как он называл свою организацию, занимали боевые позиции у манежа и на дороге, по которой проедет Ленин назад в Смольный. Капитан, Технолог, Макс, Сёма — Ушаков не отважился выдать их настоящие имена — из классовой ненависти или обманутые эсеровской ложью, они готовили страшнейшее преступление.
Ленин кончил речь:
— Пусть товарищи, отправляющиеся в окопы, поддержат слабых, поднимут дух колеблющихся и вдохновят своим личным примером всех уставших. Уже просыпаются народы, уже слышат горячий призыв нашей революции, и мы скоро не будем одиноки, в нашу армию вольются пролетарские силы других стран.
В конце митинга слова попросил Альберт Рис Вильяме. За семь месяцев журналистской деятельности в России Вильяме при всем старании не мог хорошо изучить русский язык. Но искреннему интернационалисту, который горячо принял Октябрьскую революцию, был в восторге от деятельности большевиков, Ленина, хотелось на таком митинге приветствовать от имени американских рабочих-социалистов русских рабочих, первых солдат социалистической армии, по-русски. Выходило у него не очень складно, половина слов была английских.
Владимир Ильич начал подсказывать ему русские слова, переводить английские фразы. Слушатели по-хорошему оживились и пришли в еще большее восхищение: все Ильич знает! Все языки.
Когда Вильяме кончил, спрятанный где-то за спинами людей духовой оркестр заиграл «Интернационал». Тысячи голосов подхватили мелодию.
Ленин тоже пел.
У людей блестели слезы на глазах — от слов гимна, от того, что вместе с ними поет Ленин.
Красноармейцам снова пришлось поработать до пота, чтобы раздвинуть толпу и сделать проход.
Выйдя из манежа, Ленин задержался у машины — беседовал с Вильямсом и Битти, давал им советы, как лучше изучать русский язык, рассказывал, как сам он в эмиграции изучал английский, итальянский.
Ушаков в этот момент спохватился: банда не простит невыполнения задания. Террорист, чтобы оправдаться, начинает активно командовать другими. Игрой в благородство является его утверждение, будто он не бросил бомбу около машины потому, что не хотел «убить напрасно многих людей». Ложь! Просто он прекрасно понимал: будет тут же разорван на части.
«Мы его остановим и убьем на мосту через Мойку».
Возможно, Ушаков был пьян, возможно, ум его действительно был затуманен, поэтому в своих воспоминаниях он путает и место митинга, и мост. Да и себя обелить старается, хотя тут же оправдывается перед организаторами покушения.
Фриц Платтен был потрясен тем, что увидел и услышал на митинге.
Когда они сели — Платтен с Лениным на заднем сиденье, Мария Ильинична впереди них — и автомобиль осторожно выбирался из толпы на свободную от людей заснеженную улицу, Платтен сказал: