Пейзаж с падением Икара

Поляринов Алексей

— Ну? Что он сказал? — спросила Катя.

— Послал к черту.

— И что ты будешь делать?

— Хм… — я огляделся. — Он, похоже, считает себя здесь главным.

— Он и есть главный.

— Это мы еще посмотрим. «Овца» ведь моя, так? Какое право он имеет так со мной разговаривать? Я — автор, и я могу распоряжаться своей картиной, как хочу. А я хочу ее забрать. И заберу.

— Не говори глупостей. Как это «заберу»?

— А что? Семь минут назад ты требовала, чтобы я совершил кражу. Боевое

крещение и все такое, помнишь? — я подмигнул ей.

Она нервно засмеялась.

— Что-то мне не нравится ход твоих мыслей.

— Как говорил один мой друг: искусство не должно нравиться, оно должно расширять восприятие.

— Гойя тебе не друг. И никто не позволит тебе унести отсюда картину.

— Для справки: мой любимый фильм «Старики-разбойники», — сказал я, театрально потирая ладони. — Так что — отвлеки зевак, а я сделаю свое черно-белое дело.

Она вздохнула и серьезно посмотрела на меня.

— Перестань придуриваться. Кража дорогой картины — это не шутка. Это статья. Тебя посадят.

— Не посадят, я все продумал. Просто отвлеки зевак. Попробуй произнести тост…

— Нет.

— Почему «нет»?

— Потому что я взрослый человек. И ты — тоже. Хоть и ведешь себя как ребенок. Зачем тебе эта картина? Что, на ней клет свином... тьфу!.. то есть свет клином сошелся?

— Представь себе, сошелся — и свет, и клет. Это дело принципа. Я не собирался ее продавать. Когда-то я дал слово, что не избавлюсь от этой картины. Сюда она попала из-за моей оплошности, из-за того, что я не к месту ляпнул, что мне все равно. А мне не все равно, понимаешь!?

Она закрыла глаза, потерла виски пальцами, потом снова посмотрела на меня.

— А знаешь, а мне все равно. Правда. Делай, что хочешь. Зачем я вообще тебя отговариваю? Это будет даже забавно — смотреть, как тебя избивают охранники.

Она подошла к столу с закусками и постучала вилкой по бокалу.

— Прошу внимания! У меня тост!

Как ни странно, отвлекающий маневр удался — все повернулись к ней, и я оказался вне зоны видимости. Моя Кармен всегда отлично умела притягивать взгляды.

— Дамы и господа! Я рада, что мне выпала честь…

Пока она пускала пыль (или все-таки песок?) в глаза зевакам, я подошел к стене, снял картину и с напускным спокойствием понес ее сквозь галерею. Никто, казалось, не обратил на это внимания, только Катя испуганно посмотрела мне вслед (она до последнего не верила, что я решусь) и произнесла:

— Ломброзо говорил, что творчество неотделимо от безумия. Так давайте же выпьем за него! Ведь ради него мы все сегодня здесь собрались. За безумие!

— За безу-умие!! — подхватила толпа, подняв бокалы.

Держа в руках картину, я вообразил себя великим комбинатором и сперва ощутил эйфорию (какой я, однако, ловкий!), но чем

ближе я был к выходу, тем более очевидной становилась нелепость ситуации. «Зачем я это делаю? Что и кому я хочу доказать? Господи, это ведь действительно очень глупо!» Рубашка прилипла к вспотевшей спине; мысли метались, как летучие мыши. Один из посетителей проводил меня взглядом, изумленно бормоча что-то. Я уже хотел развернуться и отнести картину назад, но было поздно — меня заметили. Все взгляды пересеклись на мне; повисла тишина.

— Андрей Андреич, что это вы делаете?

Я ощутил прилив стыда, лицо покрылось испариной.

— Зачем вы взяли картину? — спросил Никанор Ильич.

— Я… э-э-э… простите. Привычка. Просто… ну, я сейчас посмотрел на нее и понял, что она незакончена. Я забыл нарисовать овцу…

Никанор Ильич широко улыбнулся.

— Художник шу-утит! — воскликнул он, и все засмеялись так, словно поняли «шутку». Куратор подскочил ко мне, грубо взял под руку и потянул обратно вглубь галереи. Толпа расступалась перед нами. Я почувствовал, что, несмотря на чахлый внешний вид, Гликберг силен, как носорог.

— Ты что вытворяешь, клоун? — хрипел он. — Хочешь все испортить? Что это за цирк?

— Это не цирк. Я же говорил вам, что не хочу ее продавать. Я передумал.

— Передумал? — огромный кадык его дергался вверх-вниз. — Передумал? Ты совсем кретин, что ли? Позволь, я открою тебе одну страшную тайну: если ты работаешь со мной, ты не можешь просто так взять и передумать! Если не повесишь картину назад, я повешу на тебя кражу, понял?

— Вы повесите на меня кражу моей собственной картины?

— Я спрашиваю: понял?

Я хотел дать ему в кадык и гордо уйти, хотел поджечь эту картину у него на глазах, хотел плюнуть ему в лицо… но вместо этого тихо произнес слово, за которое себя ненавижу:

— Понял.

Он подвел меня к пустой стене и заставил повесить «Овцу» обратно.

— Еще одна такая выходка, и…

— Да понял я, понял.

— Завтра поговорим. Придурок, — шепнул он напоследок, потом повернулся к посетителям и снова надел маску простодушного куратора.

***

Через семь минут я сидел на ступеньках, на улице, с бутылкой в руке, запивая вином унижение.

Рядом присела Марина.

— Ты что там устроил?

Я долго смотрел на нее искоса — странно, но я был безумно рад, что именно она сидит здесь, сейчас, на ступенях. Это было так… естественно.

— А что такого? Ты же говорила, что я слишком предсказуемый. Вот я и решил стать эксцентричным, как Сальвадор Дали.

— Ты действительно думал, что никто не заметит, как ты уносишь картину с выставки?