Пианист. Осенняя песнь
Шрифт:
Вадим был потрясен глубиной и просветленностью Шумана, он десятки раз играл "Грезы" и ничего не понимал, пока не нашел в них Милу…
Он забыл про зал, перестал ощущать время, вышел за предел реальности и не хотел возвращаться. Его мир исполнился радости, Вадим больше не был в нем одинок.
Аплодисменты океанским прибоем ударились в авансцену, наполнили зал, но Вадим слышал их как будто издалека. Он еще не вернулся из Страны Грез. Отстраненно раскланялся после Детских сцен и продолжил играть. Первое отделение концерта завершилось овацией.
Снова поклоны, и Лиманский ушел за сцену, там его ожидала еще одна порция восторженных возгласов, объятий и поздравлений уже от своих, близкого круга. Только мама выглядела встревоженной,
— Вадик, с тобой все в порядке?
Он обнял её при всех, чего никогда не позволял себе раньше.
— Да-да… не волнуйся, все хорошо. Тебе понравилось?
Она не ответила, только смотрела и смотрела на него, а в глазах слезы. Вадим понял: сейчас он был открыт тому, что не могли выразить слова.
— Пойду отдохну немного, а ты иди в зал. Как там Захар Иосифович? Не устал?
— Нет! Он в восторге, велел сказать, что это было божественно.
Вадим заметил в кружке прорвавшихся за сцену поклонниц юношу репортера и сказал:
— Вот видите, как раз то, о чем мы говорили…
— Вадим Викторович! Да, я понял теперь, я статью напишу, если вы не против.
— Не против… Прошу простить, мы после концерта пообщаемся, я всем все подпишу, — и ушел в артистическую.
Вадим хотел остаться один, вернее, с тем, что открылось ему. А еще… услышать голос Милы.
У него в мобильном был ее номер. Не раздумывая, он набрал в уверенности, что она ответит, но вместо этого прозвучала металлическая фраза "абонент недоступен или находится вне зоны действия сети". Он попытался еще и еще на протяжении антракта — результат все тот же. Беспокойство за Милу овладело Лиманским. Почему молчит? Если обиделась, не хочет отвечать — это одно, а если что-то случилось? Опять пошла одна, в большом незнакомом городе… Как он мог не пригласить её на концерт! Сидела бы сейчас в зале, а потом поехали домой. Домой! Так просто было удержать…
Он позвонил еще раз — нет, не отвечает. Может, в метро? Там сигнал плохо ловит, связь рвется. Вадим сидел перед зеркалом, но отражения своего не видел. Мила стояла перед глазами — стройная, светловолосая, грустная — и манила его к себе. Недостижимая…
С тем и вышел он на сцену. Не видел зала, только её! Вадим сел за инструмент, снова коснулся клавиш и… другая Вселенная, Сергей Рахманинов, этюды картины. Поля и небо, разливы рек, бескрайняя даль и… Мила. Вадим искал, звал, просил вернуться, но музыка томительная, чувственная, как их единственная ночь, отвечала ему, что ничто не повторится, все потеряно, не будет счастья. И она же исступленно молила вернуть это счастье. И снова он звал, искал, с неистовой страстью любил и молился, просил Невидимого и Всемогущего, того, чьей волей оживала сейчас в звуках рояля душа Рахманинова, охранить Милу, осенить защитными крылами ангелов.
Овации, крики браво — разве в этом смысл его служения музыке? В фарисейском любовании собой? В удовлетворении тщеславия? Нет, в том, чтобы открыть людям, что знает он сам. Сердца их слышат, не могут не слышать! И Мила услышит, где бы ни была…
В соль-минорный этюд-картину, который он сыграл на бис, Вадим вложил всю силу отчаяния, печали, безнадежности, и, когда отзвучала последняя нота, в глубокой тишине ответом ему из зала раздалось сдержанное рыдание, а за ним такие аплодисменты, от которых зазвенели имперские хрустальные люстры бывшего Дворянского Собрания.
Лиманскому это было не так важно. Раньше бы он исполнился удовлетворения, а теперь… Когда зажгли полный свет, он попытался вглядеться в лица, в глаза. Но все сливалось, Вадим плохо видел вдаль.
И ему показалось… Конечно, ему показалось! Просто платье на женщине такого же цвета, как у Людмилы, и светлые волосы… Но первым движением было бежать за ней.
И он бы так и сделал, если бы к сцене не подступили поклонницы с цветами,
Вадим не исключал, что и они не чужды восприятию классической музыки, но оно было сильно затруднено условностями жизни напоказ, которые исключали живое проявление эмоций. Таких людей Лиманский видел в разных странах мира и не осуждал. Иногда они занимались меценатством, финансировали проекты. Вадим никогда не обращался к ним, предпочитал благотворительность пусть не такую щедрую, но более духовную. Вот уже девять лет он являлся художественным руководителем фестиваля "Мелодии сирени", который проводил не в России, а на второй родине композитора — в Америке, и во Франции, где Рахманинов после эмиграции числился почетным членом музыкальной Академии.
Вадиму захотелось домой, он оглянулся на родителей, те наперебой что-то рассказывали молодому человеку с блокнотом и диктофоном. Их любимое занятие. Несколько случаев из жизни: когда стало ясно, что у ребенка абсолютный слух; когда Вадик чуть не потерялся в лесу, но счастливый случай направил к нему грибников; про первый конкурс; про афишу "гранд пианист", где Вадим Лиманский в списке лучших пианистов мира.
— Да, такие были у Гилельса, Нейгауза, Рихтера, Горовца, и в этом ряду и наш Вадик, — счастливо улыбалась мама, папа кивал.
— Хочу собрать материал о всех его ранних выступлениях, у меня же в домашнем архиве записано, начиная с музыкальной школы, потом олимпиады, фестивали, первые конкурсы и дальше, дальше.
Отец рассказывал, журналист заинтересованно слушал, согласно кивал. Позже к ним присоединился и Захар, он забрал бразды правления беседой в свои руки, разговор приобрел повышенную эмоциональность, вокруг собралась стайка женщин, они слушали Травина и с неприкрытым обожанием поглядывали в сторону Лиманского. Троих Вадим периодически видел на своих концертах и в других городах России, даже за границей. И он в первый раз с благодарностью, а не с раздражением подумал о них. Да, не любил он публичности, избегал интервью, не появлялся на "ковровых дорожках", но никаких причин негативно относиться к тем, кто тратил время и деньги, с учетом переездов и перелетов — немалые, у него не было. В конечном счете, пианист без публики — как закрытый рояль, немой механизм в покое. И вся музыка внутри, так что в ней проку? Он играет, когда слушают. У Лиманского не было в этом дефицита благодаря таким вот женщинам. А он слышал о театральных постановках, где на сцену народа выходило больше, чем собиралось в зрительном зале. Не в столицах, конечно.