Пифагор
Шрифт:
— Мне показалось, Тилар, что тебя заинтересовали мои мысли, — обратился Пифагор к юноше.
— Ещё бы! — заговорил юноша. — Меня тоже влечёт старина. Но из наших песен не узнаешь о плаваниях древних народов. Они прославляют Адрана, в честь которого дали имя моему брату, наших покровителей паликов, прозорливого царя Кокала. Эллины, поселившиеся у нас в Энне, называют Адрана по-своему, Аресом, а паликов — Диоскурами. Картхадаштцы же именуют Адрана Мелькартом. А о Кокале, стремясь присвоить нашу славу, эллины присочинили, будто бы у него нашёл убежище человек, прилетевший с какого-то
— Не мешало бы нам, сикелам, объединиться, — вмешался Дукетий, — и с помощью Адрана прогнать с острова эллинов. Ведь когда-то славный царь Кокал правил всей Сикелией... Но вот, смотри, показался Эрик.
Пифагор повернул голову.
Прямо впереди на фоне неба вырисовывался конус зелёной горы со срезанной верхушкой. Она возвышалась над уходящим к востоку плоским побережьем.
— Эрик. Один из трёх мысов нашего острова, — пояснил Дукетий. — Здесь мы наберём воду и отдохнём.
— Можно, отец, я покажу Пифагору эти места? — спросил Тилар.
— Конечно же, — сказал Дукетий, улыбаясь. — Поведи его на гору. Жаль, что она не так высока, как Этна. Далеко с неё не увидишь.
Эрик
Небольшая гавань не без труда вместила самосскую флотилию. Пока самосцы, высыпав на берег, радовались возможности размяться, Пифагор в сопровождении Тилара поднимался на вершину горы, к городку элимов, расположенному на северном её склоне.
До этого дня Пифагор был уверен, что Сикелия до финикийцев и эллинов была заселена племенами сиканов и сикелов. Об элимах он никогда не слышал.
— Элимы занимают всё западное побережье, — объяснял юноша. — Мы переселились на остров, занятый сиканами, из Тиррении, они же гордятся, что переправились сюда на кораблях под водительством своего родича троянца Энея. Будто бы здесь он похоронил своего отца Анхиза.
«Какая странная фантазия, — подумал Пифагор. — Самозванство целого народа. Наверное, эти элимы услышали легенды от местных эллинов и им полюбилось имя троянцев или они сочли выгодным иметь знаменитую родню, чтобы не сгинуть в безвестности?»
Тропинка, выведя на плоскую вершину Эрика, незаметно перешла в хорошо утоптанную дорогу. По её обочинам среди зелени виднелись плиты с рельефным изображением полумесяца и финикийскими надписями. Наклонившись над одной из них, Пифагор прочитал: «Украшение Ваала».
— Как это понять? — обратился он к юноше.
— Это титул владычицы Танит, к её храму нас выведет эта дорога.
— Элимы почитают картхадаштскую богиню? — удивился Пифагор.
— Они почитают Геракла, полагая, что он здесь побывал и одолел их героя Эрика, пытавшегося похитить быка из его стада. Хотя откуда бы здесь оказаться Гераклу? На самом деле они называют Гераклом картхадаштского бога Мелькарта, который своими лучами указывает кораблям путь в океан. Но вот и храм Танит, главной богини элимов. В день великого её праздника отсюда в Картхадашт летит стая посвящённых владычице голубей и возвращается
— Как прекрасно расположение этого святилища! — восхитился Пифагор. — Над морем, между двумя материками. Но ещё прекраснее то, что птицы становятся вестниками Танит, а не приносятся ей в жертву.
Тилар едва заметно вздрогнул. Взглянув юноше в глаза, Пифагор уловил его мысль.
— Идём отсюда, Тилар, — проговорил Пифагор, отвернувшись. — Сквозь вонь помёта пробился запах крови, нет, не голубиной. Элимы, как и картхадаштцы, оскверняют близкие к богам высоты человеческими жертвоприношениями.
Спустившись к гавани, Пифагор увидел бегущего навстречу Никомаха и по выражению его лица понял, что произошло что-то неприятное.
— «Тесей» вышел в открытое море, — взволнованно проговорил Никомах. — Мы кричали ему вслед, но с борта никто не откликнулся.
«Этот упрямец Леонтион решил испытать удачу, — подумал Пифагор. — Кажется, для нас это не будет иметь последствий, но что придётся испытать ему и тем, кто с ним...»
Блуждающие огни
Быстро стемнело. Но Гипнос не приходил. И вот взору открылось сказочное зрелище. Слева и справа от судна прыгали, куда-то проваливались и вновь появлялись огни. Самосцы, прижавшись к перилам, силились понять, что это такое.
— Охота на тунцов, — пояснил Дукетий. — Выходят в море на лодках. Два гребца, факельщик на корме, а на носу гарпунщик. Когда набегает волна, огонь не виден.
— А в наших водах тунцов нет, — заметил один из самосцев. — Я только слышал о том, что у них сладкое мясо.
— У тунцов, как у перелётных птиц, свои пути, — продолжил Дукетий. — Известны они не только рыбакам, но и рыбам мечам. Они-то и преследуют тунцов, несущихся как бешеные. В сети их не поймаешь — прорвут. А бить с лодки большая сноровка нужна. Слишком сильно кинешь — сорвёшься в воду. Попадёшь — рыба лодку потащит, пока не устанет. Встречаются особи весом в десять и даже более талантов. Присоленных тунцов в Сибарис на продажу везут — сибариты обычной рыбы не едят. Только тунца и антанею, рыбину, которая водится в Понте Эвксинском.
Блуждающие огни остались за кормой. Впереди загорелось зарево.
— Здесь конец огненной реки, тянувшейся до Этны, — проговорил Дукетий.
Удивившись этой фантазии, Пифагор спросил:
— А как ты мыслишь реку, соединяющую две огнедышащих горы?
— Я над этим не задумывался, ибо это не моя мысль, а эллина, которого я слышал на агоре в Посидонии. И он ещё рассказывал басню, будто на острове обитает старец, у которого в пещере, как узники, заточены ветры.
Пифагор понял, что так запомнился сикелу рассказ Гомера о старце Эоле, вручившем Одиссею кожаный мешок с враждебными ветрами, выпущенными по оплошности его спутниками, которые решили, что в мешке серебро. «Интересно, — подумал он, — откуда Гомер узнал о Липаре — от ионийских моряков или заплывавших в Ионию финикийцев? И почему они не рассказали ему об Этне? Он в этих морях, как и почти во всём другом, — слепец».