Пифагор
Шрифт:
И именно поэтому рабы еле передвигали ноги. На светлых и тёмных лицах блестели капли пота.
Когда носилки оказались в нескольких шагах от Пифагора и он уже слышал прерывистое дыхание несущих, порыв ветра сбил с головы толстяка петас.
— Эй, ты! — крикнул толстяк Пифагору. — Подбери!
— Нельзя ли повежливей? — отозвался Пифагор. — Я не раб.
— Ах, так! — завопил сибарит. — Остановитесь, слуги! Бейте грубияна ремнями, пока он не запросит пощады.
Носильщики опустили носилки на землю и стали вытаскивать тяжёлые ремни.
— Черепахи! — продолжал орать толстяк. — Я вас!
Наконец
Подойдя к носилкам, Милон вытащил за шиворот толстяка, тряхнул его и, как пушинку, закинул за придорожный платан. Уцепившись за ветки, сибарит поднял такой вой, что из соседних домов выскочили люди.
Милон подобрал ремень и, размахивая им, крикнул:
— А ну, подходи!
Сибариты попятились.
— Пойдём, — проговорил Милон, оборачиваясь. — Здесь нет ничего заслуживающего внимания.
— Почему же? — возразил Пифагор. — Я не мог оторвать взгляда от одеяния сибарита, закинутого тобою на дерево.
— А что тебя удивило?
— Изображение городов — сверху Вавилона, снизу Суз. Я в них побывал. Приятно вспомнить.
Всю дорогу до пограничной реки Милон, возбуждённый схваткой, рассказывал о каждом из своих соперников, которых ему удалось одолеть в Олимпии, попутно демонстрируя приёмы борьбы.
Дойдя до текущей в камышах реки, путники решили отдохнуть.
— Эта река пугает лошадей, — начал Милон. — Поэтому сибариты гоняют свои табуны подальше отсюда. Река по другую сторону Сибариса окрашивает волосы купающихся в жёлтый и белый цвета. К западу от нашего города есть ещё одна река. Перейдя её, наше войско обессилело и было уничтожено локрийцами, несмотря на их малочисленность. В тот день я одержал в Олимпии первую из моих побед и потерял всех своих братьев.
— Я слышал об этом несчастье, — проговорил Пифагор. — И будто бы в Олимпию весть о происшедшем пришла в тот же день.
— Об этом я и хотел рассказать. Среди бела дня я вдруг увидел бледных окровавленных братьев. По возвращении в Кротон мы узнали, что битва совпала с первым днём игр.
— Такое бывает, — отозвался Пифагор. — Мне известно множество случаев, когда о несчастьях с близкими узнавали в тот же день и в то же мгновение. Видимо, в воздухе носятся волны, подобные тем, что сейчас бегут по реке, только невидимые и перемещающиеся с необыкновенной быстротой. Их могут воспринять люди с обострёнными чувствами. Так и ты воспринял на большом расстоянии гибель близких на Сагре.
— Прошу тебя — никогда не произноси этого названия! — перебил Милон. — У нас в Кротоне за него с граждан берут штраф триста драхм. Столь болезненна память об этом поражении.
Милон поднялся и направился к броду. Пифагор шёл в нескольких шагах от него. И вдруг Милон явственно услышал:
— Хайре, Пифагор!
Ища говорившего, атлет обернулся и увидел, как его спутник опустил ладонь в струю, словно бы отвечая реке рукопожатием.
— Хайре, Сирис, — проговорил Пифагор.
— М-м-может б-быть, я ослышался? — заикаясь, проговорил Милон.
—
Весь остальной путь до городской стены Милон молчал.
Союзник
Утром Пифагор пробудился от шума голосов и шарканья ног. Мол заняла ликующая толпа кротонцев. Незнакомые люди пожирали его глазами. Некоторые упали на колени. Но вот появился Милон, и всё смолкло. Пифагор понял, кто истинный виновник торжества.
— Почему ты это сделал? Зачем ты привёл сюда такую массу людей? — посетовал он, когда Милон поднялся на борт.
Милон смутился.
— Да, я поведал о нашем вчерашнем приключении двоим друзьям, — проговорил атлет извиняющимся голосом. — Не подозревал, что весть распространится с такой быстротой. Впрочем, тут особое обстоятельство. Тебе ведь неизвестно, что вражда Кротона и Сибариса длится почти век, что во всех сражениях на суше и на море мы терпели поражение. Сибариты наложили дань на двадцать четыре соседних народа. Они, как и кархедонцы, сидя в своих роскошных домах, воюют с помощью наёмников. А тут ещё это страшное поражение на роковой для нас реке. Неизменные неудачи озлобили моих сограждан. Ты, наверное, заметил их угрюмые взгляды. И вот произошло чудо. С тобою заговорила река, а я проучил негодяя. Это был архонт Сибариса Алкистен. Мелочь. А кротонцы, уставшие от поражений, воспринимают её как некий перелом, как ласточку, приносящую на крыльях весну, как первую улыбку судьбы. Взгляни на их счастливые лица!
— Теперь я понял. И благодарю тебя за то, что ты показал мне Сибарис и спас от сибаритов. Ещё до нападения на меня город этот мне стал неприятен, потому что главное его божество Плутос. Там, где он правит, нет места Аполлону и музам, нет уважения к Афине Работнице. Как ты думаешь, Милон, не разрешат ли мне кротонцы купить здесь участок земли для школы, которую я хочу основать?
— А чему ты будешь учить? — спросил Милон.
— Я буду учить мыслить, — отозвался Пифагор.
— Разве этому учат?
— В первую очередь. Мысли надо направлять, иначе они разбредутся, как овцы. Порой они спотыкаются о воздвигаемые ими самими препятствия, наталкиваются друг на друга и при малейшей опасности несутся в разные стороны. Мыслям, пока они не укрепились, нужен пастух, кормчий, царь — назови это как хочешь.
— Но ведь у людей разные головы, — возразил Милон.
— Это верно! — согласился Пифагор: — И наука, учащая мыслить, должна учитывать различные способности и к ним приноравливаться. Приходится считаться с мыслями тугодумов, которые трудно сдвинуть с места, как разбросанные по полю валуны, и с мыслями, разносимыми при малейшем дуновении ветерка и не способными найти себе пристанища. Но различие мыслей может быть выявлено лишь при обучении. И прежде всего нужно отобрать учеников. И это тоже наука.