Пифагореец
Шрифт:
Тео не смог сдержать смех:
– Вы серьезно? Это прямо как у нас ток-шоу «Воскресный вечер» на каждом канале! Господи, куда же я попал? Неужели за 2500 лет ничего, по сути, не изменилось?
Пифагор улыбнулся и ответил:
– Да нет, Тео, изменилось. Мы здесь собираемся для блага людей, чтобы упорядочить их быт и сделать их жизнь лучше. Да, у нас у власти жесткий тиран, во многом у нас связаны руки, и еще не все получается. В чем-то мы «изобретаем колесо», но то, что мы делаем, – мы делаем по-настоящему, искренне. А у вас на телевидении все эти правильные и благие намерения давно превратились в симуляции ради циничной забавы, развлечения публики, рейтингов и денег. Помнишь, я тебе уже цитировал одного замечательного пожилого артиста твоего времени, который на вопрос, чем отличается его более старое поколение от молодого современного, ответил так:
Тео нечего было ответить, и ему стало стыдно, потому что сказанное было совершенно справедливо. Ему очень хотелось сейчас крикнуть, что вот они, все его современники, конечно, такие, но он сам не такой! А, собственно, почему не такой? Насколько он был открытым и искренним с Эли? А с мамой? А с кем он вообще был искренним и открытым в жизни? И как он себя вел по отношению к остальным, пока не попал сюда, к Учителю? Это какая-то необъяснимая загадка природы – ведь насколько все люди стали бы более счастливыми, насколько жизнь каждого стала бы лучше и светлее, если бы каждый вдруг стал открытым и искренним по отношению к окружающим? И несмотря на это, всё действительно на максимальной скорости движется к замещению всего настоящего, разнообразными симуляциями, ради праздной забавы и банальной наживы. Все всё понимают, все от этого страдают, но никто ничего не меняет. Давно Тео так не задумывался о социально-философских темах, и Пифагор, глядя на Тео, видимо, уловил его ход мыслей.
– Знаешь, Тео, в Китае есть одна замечательная поговорка: «Человек взрослеет не тогда, когда у него вырастает борода, а лишь тогда, когда начинает критично и реально оценивать себя со стороны». Большинство людей всю жизнь проживает в полной иллюзии относительно того, кто они и что на самом деле собой представляют, и умирают в полной уверенности в собственном образе честного, отважного и принципиального рыцаря на белом коне, так и не повзрослев. Чтобы начать что-то в себе исправлять, человеку сначала необходимо понять, а что именно с ним не так, и тогда уже можно начинать это исправлять. А с реальной самооценкой у большинства людей и есть проблема.
– Да, как я слышал на одном радио: мудрость обычно приходит к старости. Но часто старость остается одна, – уныло пошутил Тео.
– Именно так. Очень верно и остроумно подмечено, – улыбнулся Пифагор.
– Вот видите, а вы говорите, что у нас сплошные симуляции и обман! А вот есть же еще и что-то хорошее, – улыбнулся Тео.
Как известно, в каждой беседе и в каждой шутке, как и с солью, самое важное – соблюдать меру. Поэтому учитель и ученик закончили эту тему и направились к выходу из пещеры. Там Тео снова заметил то, что он уже видел раньше – у выхода из пещеры был легкий туман несмотря на то, что из окна пещеры была отличная видимость и стояла прекрасная погода. Он смело вышел из пещеры вслед за Учителем, находясь всецело поглощенным своими мыслями. Они прошли несколько шагов, и Тео словно ударило по голове – они вышли из пещеры не к долгому и отвесному спуску, а на какую-то равнину. Это было вообще не возле пещеры.
– А где мы? – спросил Тео в полном удивлении.
– Мы вышли на окраине города Самос, Тео. Не хочешь же ты провести несколько часов в пути туда, а потом столько же обратно? Иногда можно это время и сэкономить, особенно учитывая, что нам стоит поторопиться.
Несмотря на то, что он уже видел это уплотнение, чем-то похожее на «жидкий воздух», глаза Тео были настолько широко открыты от удивления, что, наверное, могли бы выпасть из глазниц. Из всех слов у него сейчас в голове были одни междометия, поэтому ничего внятного он сказать не мог. Да, он, конечно, помнит объяснение Учителя об искривлении пространства и о создании пространственной червоточины, с максимальным сближением точек входа и выхода с помощью специальной техники сознания – да, теоретически это все понятно. Но каждый раз, сталкиваясь с этим лично, Тео испытывал сильное эмоциональное переживание, переходящее в шок. Это напоминало, как он однажды в Афинах пил на улице кофе со своим профессором по теории статистики из университета. И этот профессор, попивая кофе и смотря на взлетающий самолет, сказал ему: «Нет, я, конечно, все понимаю, крылья, поток воздуха, подъемная сила – это все понятно. Но почему же он, черт возьми, не падает?!»
А
Все, что сказано три раза, становится истиной.
Льюис Кэрролл
Пройдя немного и успокоившись, Тео, наконец, внятно сформулировал то, что все никак не мог спросить:
– Учитель, я вот чего не понимаю: вы так доступно и понятно объясняете каждое очередное «волшебство», что все сразу кажется таким логичным и понятным! Почему же наша наука этим не занимается? Можно же показать им направление и так же все логично и убедительно объяснить?
– Дорогой мой Теодор. Наука в твое время работает ради двух основных целей: развитие всего, что экономически целесообразно и может приносить финансовый результат, и поддержание авторитета тех, кто правит этой самой наукой. Первая задача решается целевым и дозированным финансированием и разнообразными грантами на научные темы, обозначенные этими инвесторами. Ученому же нужно на что-то жить и кормить семью? Вот он и исследует только то, за что платят крупные компании. И даже крупные исследовательские центры, ведь тоже должен кто-то финансировать. Независимой науки ради самой науки в твое время очень мало. А вторая цель решается с помощью жесткой научной цензуры. Наука твоего времени построена на догмах. Принятая однажды научная догма больше не может быть отменена, даже если будет десяток убедительных опровержений, иначе те, кто построил свою научную карьеру на этой догме, ее лишится. И вот так, сделав один шаг вперед, даже если он был сделан в неверном направлении, наука больше не может вернуть его назад. И поэтому любое исследование, которое бы как-то противоречило хоть одной из общепринятых научных догм, будет запрещено, а сами исследователи изгнаны из науки. Эта система построена как симбиоз политики и лжи. А в любом споре между тем, кто говорит правду и лжет, преимущество всегда у лжеца, так как тот, кто говорит правду, ограничен рамками только этой правды, а тот, кто лжет, не ограничен ничем.
– Это похоже на известную шутку: - Хотите правду? Нет, спасибо, у меня своя. – улыбнулся Тео.
Ну да ладно, давай поспешим, нас уже ждут граждане Самоса. Многие ради этой встречи преодолели несколько часов пути, а затем им придется столько же добираться обратно.
Жить – хорошо. Но хорошо жить – еще лучше.
— А где я могу найти кого-нибудь нормального?
— Нигде, — ответил Кот, — нормальных не бывает. Ведь все такие разные и непохожие. И это, по-моему, нормально.
Льюис Кэрролл
Через некоторое время они пришли к Храму Геры, который стоял на южной окраине острова. И неподалеку от Храма было построено подобие амфитеатра – небольшая сцена и ряды зрительских мест в форме полукруга, где каждый последующий ряд был немного выше предыдущего, чтобы зритель заднего ряда мог беспрепятственно видеть сцену, и передние ряды ему бы не мешали. Тео это очень напомнило примитивную, но точную модель современного театра, только в миниатюре, или маленького камерного концертного зала. Общее количество мест было небольшим – наверное, рядов пять, мест по 10, то есть, в общей сложности, мест на пятьдесят, и все они потихоньку занимались приходящими людьми. Общественность Самоса уже собралась и с нетерпением ожидала выступления Пифагора.
Тут Тео радостно воскликнул:
– Ну вот я вас и поймал! Вот он – парадокс дедушки во времени в действии! Ведь это римский амфитеатр! Придумали его римляне, а они будут жить через несколько сот лет! А что это значит? А? А значит это то, что вы видели это у них в будущем и сделали его тут, в своем времени, то есть вы все-таки используете тут, у себя, изобретения и идеи из будущего!
Лицо Тео было торжественным, как будто он произнес блестящую речь, тянущую, как минимум, на Нобелевскую премию, ну или изобличил в суде какое-то очень противозаконное деяние. Пифагор посмотрел на него без тени обиды или злости. Он улыбнулся Тео в свойственной ему доброжелательной манере и спросил: