Пифагореец
Шрифт:
Но и это не самое главное. Вы должны знать одну тайну: женщина – это просительница за своего мужчину перед Богом. Именно поэтому мужчина берет ее правой рукой и уводит от отцовского очага к своему. Вы не задумывались над тем, почему на нашем языке правая сторона и правый человек – тот, который прав, на стороне правды, – и то и другое обозначается одним и тем же словом «право»? Почему, когда мы встречаем друг друга, мы протягиваем друг другу именно правую руку? Все потому, что правая сторона причастна правде и Богу. А левая – наоборот. И именно поэтому принято приводить жену в дом, держа ее правой рукой, – ибо она причастна Богу и будет потом просить Бога за своего мужчину. Многие
В аудитории стояла тишина – не было слышно ни одного комментария, все явно, обдумывали и переваривали услышанное. Выждав паузу в 2-3 минуты, Архит решил продолжить беседу, несмотря на явное сильное впечатление, которое оказало сказанное на аудиторию. Слова Архита оказали должное влияние, и вот уже в зале показалась первая поднятая рука:
– А что в жизни самое трудное?
– Познать себя, – сразу ответил Пифагор.
– А что тогда самое легкое?
– Жить, следуя привычкам.
Вопрошающий улыбнулся. Ответ был настолько же прост, насколько и очевиден.
Из зала посыпались вопросы, один за одним:
– Что самое сильное? – Мысль.
– А что всего сильнее? – Неизбежность. Она непоколебима.
– Что самое мудрое? – Число.
Пифагор давал такие же краткие ответы, каковыми были и вопросы, ничего не объясняя и не раскрывая темы вопросов в глубину. Похоже, аудитория это поняла, и вопросы стали менее абстрактными и более конкретными. Архит сам решил спросить Пифагора и сказал, что ему известно, будто у Пифагора есть некие правила для повседневной жизни, которые благоприятствуют здоровью и способствуют удаче в различных делах. Пифагор одобрительно кивнул и выдал своим благодарным слушателям еще несколько простых и, на первый взгляд, странных советов, но не объясняя их:
– Не следует ни с кого снимать его ношу, но, напротив, следует помогать ее взваливать. Не следует ходить большой общей дорогой, а стараться ходить маленькими, нехожеными тропинками. Без света – не говорить. Не протягивать правую руку всем без разбора. Следует первой подвязывать правую сандалию, а затем левую. Снимать же – наоборот – вначале левую, а затем правую. После захода солнца волосы и ногти не стричь. На обрезки своих волос и ногтей нельзя плевать и мочиться. Уходя из дому, не оборачиваться. Не направлять на другого и отворачивать от себя острие ножа и всякое другое острие. Встав с постели, нужно ее как можно быстрее свернуть или застелить. Встречая друг друга, не нужно пафосно желать длинные списки всех разнообразных благ, а просто и коротко пожелайте друг другу здоровья. Просто говорите: «Здравствуй». Завтрак съешь сам, обедом поделись с другом, а ужин отдай врагу.
«Да ладно! – подумал Тео. – Оказывается, и это, что ли, Пифагор придумал? Ну и дела!
Благодарная аудитория внимательно слушала и внимала каждому сказанному изречению, хотя было видно, что никто в зале не понимает причин некоторых советов. Но тут Пифагор сказал, что время для сегодняшней беседы истекло. Солнце уже садится, а без света, как известно, говорить ничего не стоит.
– Полночь? Шахерезада прекратила дозволенные речи? – улыбаясь, сказал Тео.
– Что вы сказали, кто прекратил? – взволнованно и возбужденно
– Нет-нет, все хорошо, извините, – опомнился Тео и попытался сменить тему. Пифагор лишь улыбнулся этой шутке, но ничего не сказал в ответ. Он уважительно попрощался с Архитом, затем с собравшимися и, махнув Тео рукой, вышел из амфитеатра. Они пошли домой.
Тео шел молча, обдумывая услышанное. Пифагор тоже молчал. Видимо, не хотел докучать Тео лишними разговорами – если тому что-то понадобится прояснить или дополнительно узнать, он сам спросит, а пока пусть обдумывает и размышляет над услышанным.
Глава 25. Музыка – язык эмоций.
– Вопрос в том, – сказала Алиса, – можете ли вы заставить слова
выражать столь различные понятия?
Льюис Кэрролл
Солнце уже опустилось за горы, и начинались сумерки. Было еще вполне светло, и до полной темноты, возможно, оставалось еще около часа или даже больше, но и огромная полная луна уже висела в небе и дополнительно освещала их путь, так что о темноте можно было не беспокоиться. Летом на Самосе темнеет поздно. Наши путники шли к окраине поселка, чтобы вдали от возможных человеческих глаз открыть «волшебный переход» и вернуться прямо в пещеру.
Этот поселок Самос носил название острова и был самым крупным поселением на этом острове. Но вот уже и окраина видна, и последние дома поселка совсем рядом. Пифагор с Тео проходили рядом с кузницей, где кузнец над чем-то усиленно работал. Похоже, кузница не работала в полдень и открывалась лишь, когда стемнеет. Наверное, из-за того, что днем было слишком жарко, палящее солнце и раскаленное железо вместе – это уже слишком. А сейчас, когда солнце скрылось за горизонтом, работа кузнеца была в самом разгаре. Пифагор вдруг остановился около кузни и замер. Ритмично стучали молотки о наковальню, а Учитель стоял молча и неподвижно. Тео захотелось его спросить, в чем причина остановки и не случилось ли чего? Но по лицу Учителя было видно, что он не просто слушал, а о чем-то интенсивно размышлял, и Тео решил ему не мешать и не отвлекать глупыми вопросами.
Они провели у входа в кузню, наверное, несколько минут, после чего Пифагор вошел и поздоровался с кузнецом. Тот оказался, на удивление, невысокого роста, но крепкого телосложения, с впечатляющими мышцами. Тео всегда представлял себе старых кузнецов эдакими исполинами с огромными ручищами. Но этот был хоть и исполин, но не великан. Он был одет в брюки из толстенной грубой ткани, пропитанной какой-то смолой – видимо, она как-то защищала от ожогов. А выше брюк у него был фартук на голое тело, сделанный из такой же ткани. Его звали Гиппон.
«Интересно, что кричат кузнецы в Древней Греции, когда ударят молотком себе по пальцу? Наверняка не то, что у нас!» – подумал вдруг Тео и чуть не рассмеялся вслух от своей глупой мысли. Возле Гиппона стоял его помощник – молодой юноша, который, видимо, учился у Гиппона и набирался у него опыта в этом непростом ремесле. Тео слегка улыбнулся, услышав его имя. «Не от него ли пошло название вида обезьян – гиббон»? – подумал он в шутку. – Такой же приземистый, мускулистый и волосатый». Несмотря на свой брутальный вид и впечатляющие физические формы, Гиппон оказался вполне добродушным и охотно принял поздних посетителей у себя в кузнице.