Пике в бессмертие

Бегельдинов Талгат Якубекович

Немецкие зенитчики обстреливали штурмовиков, прикрывая огнем наиболее важные узлы сопротивления. Приходилось лавировать среди разрывов, но делать свое дело.

Иногда из-за гор вырывались «Мессеры». Они вились вокруг штурмовиков. «ИЛы» и сопровождавшая их четверка «ЯКов» отстреливались, иногда сами принимая бой, нападали. Но чаще, огрызнувшись огнем своего оружия, уходили от преследователей, на бреющем, по ущельям. Их здесь было много.

Я летал над окопами, блиндажами противника, а душу сжигало непреодолимое желание ринуться вниз, обрушить всю мощь оружия штурмовика на них, на фашистов, отнявших у меня любовь, причинивших такое горе. До

сих пор, идя по дорогам войны, я видел его, это горе, несчастье кругом. Оно было велико, я чувствовал его, переживал вместе со всем своим народом. Но то горе было общим. Теперь оно рвануло за сердце меня самого. Страшное горе и за него, невосполнимую свою потерю я должен был отомстить. «Должен отомстить!» — кричало, вопило все мое существо. Но было еще одно — приказ, боевое задание и воинская дисциплина. А она требовала делать не то, что хотелось. И я скрипел зубами, продолжая работу, четко передавал сообщения на КП.

— Коршун, Коршун, вас слышим. Задание выполнено. Возвращайся, — приказал командир полка.

Сведения были ценные, и командование не могло рисковать ими. Фотопленка должна быть доставлена.

Возвращалась группа по глубокому, многокилометровому ущелью. С КП дали задание: «просветить» и его. Нет ли там немцев.

Но в нагромождении голых скал никого не было. Об этом тоже доложил. Последовал приказ: самому продолжать полет домой. До аэродрома рукой подать, — ведомым, с прикрытием — ведущий Роснецов — свернуть в соседнее ущелье, посмотреть, что там.

Команда правильная, ребята могут там и штурмануть чего, не возвращаться же с полным боевым.

Я командую. Штурмовики круто взмывают вверх, уходят в сторону. С полминуты лечу один и вдруг впереди, в ущелье же, появляются четыре точки. Они растут, приобретают контуры. Это — «Фоккевульфы». Машины послабее «Мессершмиттов-109», но ведь четыре против одного! В такой ситуации самое правильное свернуть с их пути и удрать. Я с разведданными должен так поступить.

Но у меня еще один долг. Я должен рассчитаться с фашистами за Айнагуль. Кстати и необходимость для атаки на лицо: свернуть уже некуда, ущелье — узкий коридор, стены отвесные. Поднять машину так круто — сложно, да и время упущено. Подставлю бок, немцы расстреляют, как на полигоне. Остается одно, идти вперед, если не будет другого, тогда на таран, продать жизнь как можно дороже.

Приказываю стрелку:

— Абдул, атакую фрицев. Приготовься! — Даю газ и выжимаю гашетки, кнопку. Самолет трясет, из-под крыльев вырываются светящиеся красные шары, — это эресы. За ними снаряды и светящиеся же пулеметные трассы.

Один фашист ныряет вниз. «Может быть подбитый», — мелькает мысль. Но следить за ним некогда. До «Фоккеров» считанные метры. Штурмовик нацелен точно на ведущего, но еще есть секунды, еще можно отвернуть. Только не мелькает такой и мысли, не на то я настроен. В груди клокочет ярость. Нет, сейчас не уклонился бы, не отвернул, даже, встретив целый полк немецких истребителей. В голове одно: «Может именно эти «Фоккеры» и бомбили ту самую «санитарку» с крестом, в которой ехала Айнагуль. Может быть именно они ее убийцы!»

Скорость самолета предельная. Теперь уж это никакой не самолет, это летящий в цель крылатый снаряд, а сам я — его составная часть. Даже не часть, а именно снаряд, начиненный, кроме всего еще и грозной силой боевой ярости.

«Фоккеры» приближаются, вырастают до невероятных размеров, закрывая собой все небо. Я лечу по прямой, посылая снаряды и эресы в вырвавшегося вперед ведущего. Еще

миг, он всею мощью своей машины врежется в меня. Будет грохот, пламя и все, и гибель. Айнагуль отмщена. Про себя, про свою гибель я уже не думаю.

...Мгновенье промелькнуло. Столкновения не произошло. «Фоккер» не выдержал. В самый последний миг рванулся вверх, подставив брюхо снарядам штурмовика.

Я оглядываюсь, шарю глазами по ущелью. Фашистов нет. Они уже скрылись за поворотом ущелья. Ушли, не приняли боя одного штурмовика! Это знаменательно, это уже новое в войне. Я понимаю — на истребителях были новички, салаги. Тех, первых асов, еще бомбивших Францию и другие оккупированные немцами страны, уже не осталось. Они нашли смерть в нашем небе, их кости гниют в земле, в болотах России, Белоруссии, Украины.

Однако нерастраченные злость, обида, не проходят, скрипя зубами, ищу цель, на которой можно было бы хоть как-то отыграться. Накренив самолет, сворачиваю в соседнее ущелье. Но и здесь пусто. Немцев-фашистов, моих врагов нет. Лечу с нерастраченной злостью, с той же горючей жаждой мести.

Что же, я еще живой, у меня впереди еще дни, недели, может быть целые месяцы, и война не кончилась, мы еще встретимся в бою, в смертельной схватке. Да, да, именно в смертельной, потому что я вам не медсестра с ранеными, на дороге, беззащитная. Я несу вам смерть! Гибель!!!

Аэродром нашего 144-го полка расположен в нефтяном районе, между городов Местечек, Дупль, Пельзва, Ясло. Там и тут торчат нефтяные вышки, качалки. Погода нестерпимая — то дождь, то какая-то снежная крупа. Аэродром закрыт наглухо и надолго, как заявляют в аэродромной службе. Прогноз ничего хорошего не обещает.

В обычные летные дни летчики, до предела измотанные, выжатые бесконечными вылетами — в день до пяти и даже до шести — штурмовками, воздушными схватками, атаками, валятся с ног. Их, как правило, уже вытаскивают из кабин — не могут вылезти самостоятельно, так устают. Отсидятся, отлежатся какие-то минуты и — снова в кабину, опять доклад на КП, и «Прошу взлет». Так весь день, смертельно адской работы, и ни слова возмущения, ни жалобы. А тут их уже одолевает злость и уже гремит не одно непечатное проклятие этой самой нудной, мокрой погоде.

Некоторые отводят душу в картах. Тут можно поругаться, душу отвести можно, кто-то углубляется в книжку, нетерпеливые ходят, мечутся по блиндажу, не находя места.

Именно так веду себя и я, комэск Бегельдинов. На погоду теперь уже на всю природу, зол вдвойне, втройне. Потому что только она, она одна, эта осклизлая, туманная мокреть, сорвала, вопреки синоптике, проведенный вчера вылет с заданием разведать обстановку в ближайших тылах противника. Разведку боем! Тут можно развернуться, наделать шороху. Нанести удар, тот самый, о котором мечтаю с момента получения письма о гибели Айнагуль.

Сегодня с утра вроде развиднелось, даже небо стало проглядывать сквозь нагромождение клубящихся до черноты серых туч. Получил задание лететь в какой-то, уж не помню, район, осмотреть окрестности деревни, там возможны скопления танков.

Неладно все пошло с первого момента, со старта. Получив добро на взлет, вырвал машину из грязи, проскочил через лужу и ... левое колесо завязло, застряло, будто его тисками прихватило. Самолет было крутнулся, к счастью, не упал, замер в грязи...

Подбежавшие механики, аэродромные ребята, вытянули машину, помогли вернуться на старт. Яму, захватившую колесо, засыпали, подровняли всю взлетную. В общем, я все-таки взлетел.