Пике в бессмертие
Шрифт:
Мне, с эскадрильей пришлось участвовать в этом первом экспериментальном вылете и штурмовке целей под наблюдением и командой с КП, расположенном у линии фронта, в котором находился сам генерал Рязанов. Перед вылетом прослушали специальный инструктаж как действовать, вести штурмовку по команде с земли. Вылетели в назначенное время.
...Приблизившись к линии фронта, я во главе четверки «ИЛов» услышал в шлемофоне знакомый голос командира:
— Группа танков, тридцать градусов левее леса. Как понял? Прием.
—
— Штурмуйте!
Команда ведомым:
— Атака!
Я направил ревущую бронированную машину вниз. На выходе из пикирования сбросил бомбы. И тотчас увидел над головным немецким танком столб дыма.
Ведомые порадовали своего командира корпуса такими же точными ударами.
В шлемофоне ведущего продолжал звучать голос Рязанова.
От точных ударов реактивных снарядов горела вся вражеская колонна. Гитлеровцы, побросав танки, пытались под деревьями скрыться. Но и там их настигали пулеметные очереди «ИЛов». Группа штурмовала танковую колонну до тех пор, пока не кончились боеприпасы.
Генерал вызвал на поле боя следующую группу «ИЛов»...
Это была первая штурмовая операция, проведенная под личным командованием и указаниями генерала, передаваемых по радио с земли и с КП, у линии фронта.
Так, под командованием этого замечательного боевого командира, генерал-лейтенанта Василия Георгиевича Рязанова мы и шли, точнее летали, смертельными штурмовками поражая противника, громя и уничтожая его живую силу и технику, расчищая путь к Победе нашей пехоте и моточастям.
Все мы под трибуналом...
Произошло это в Германии. Наш аэродром был расположен под городом Фюнстервальде. Именно там я чуть-чуть не оказался под трибуналом, то есть, под расстрелом. Что такое военный трибунал, да еще в авиационной части, на фронте, летчики знали отлично. В принципе, это карающий, нет, пожалуй, просто убойный, уничтожающий людей, меч, ибо сек он головы особенно в боевой обстановке, чаще всего, ни в чем не повинного, по «ошибке» самих «смершников», по клеветническому, часто анонимному, доносу, а больше всего по подозрению.
Припоминается такой разительный случай из «деятельности» этой самой фронтовой карательной организации «Смерш» — «Смерть шпионам».
При выполнении боевого задания наш летчик в подбитом самолете сделал вынужденную посадку на оккупированной территории во вражеском тылу. Самолет, как обычно в таких случаях, загорелся. Но летчик успел выскочить из кабины, укрыться в лесу. Взорвался самолет на глазах у прибежавших фашистов. Они потоптались и, не подходя к пылавшей машине, ушли, решив, что летчик погиб.
А летчик отлежался в кустах, дождавшись темноты, пошел по лесной дороге, уверенный, что куда-то, к какому-нибудь населенному пункту она приведет.
Так оно и получилось. Отшагав километров пять, он вышел на деревню, прямо на кузницу на окраине.
Мужики вскочили, уставились на него удивленными глазами.
— Я русский летчик. Мой самолет потерпел аварию. Сгорел в лесу, — поспешил объясниться летчик.
Мужики осмотрели его, ощупали глазами. Убедившись, что летчик не врет, пригласили за стол, налили в кружку чаю. Расспросили, из какой части, куда летел, что с ним произошло. Грохот взрыва они слышали. Летчик тоже расспросил мужиков о деревне, и конечно, в первую очередь, есть ли в ней немцы.
— Немцы есть, было много. Тут у них какой-то пункт связи, был, — объяснил бородатый.
— Аэродром был, — уточнил парень. — Самолеты стояли, такие маленькие. Два наших четырехкрылых, «ПО-2» называются. Досаафовские они. Раньше здесь аэродром аэроклуба был. Я туда поступил, да вот... — развел он руками, — война. Досаафовцы самолеты угнали. Два осталось. Неисправные, наверное.
Немцы на своих маленьких, учебных, наверно, летали от деревни к деревне, и на одном нашем летали, над аэродромом. Исправили, наверное. Как уходили, в спешке бросили.
— И что же он, стоит тут?
— Стоит, там на аэродроме, за сараями. Как немцы поставили, так и стоит.
— Когда они отсюда уходили, убегали от войск наших, которые уже близко — фронт-то рядом, — продолжил бородач, — шибко торопились. Барахла разного в складах, на аэродроме оставили. Пока стерегут. Сторожка там у них, при аэродроме, при складах, по двое, по трое дежурят. Шнапс пьют, в карты играют.
Говорят, немцы аккуратисты, дисциплинированные... Как наступали, такими и держались, а в бега их как обратили, так про все — про аккуратность, трезвость — про все напрочь забыли, головы потеряли. Пьют похуже нашего, за ведро самогона хуть и самолет отдать готовы.
— Я у них, — вступил парень, — за четверть самогона одежонки рабочей совсем справной мешок наменял. Топоров, лопат придали. Бери, говорят, сколько хочешь.
— Слушайте, друзья, отведите меня на аэродром этот, к самолету нашему, — загорелся летчик. — Прямо сейчас!
Мужики не согласились.
— Сегодня нельзя. Немцы туда понаехали, что-то там делают. Подождать придется. Как уедут, тут и пойдем. Они завтра, послезавтра умотаются. Подождем.
— А со мной как? Немцы поймают!
— Не поймают. Мы тебя запрячем.
Летчик ломал голову: «Мужики вроде нормальные, наши, русские, не выдадут», — успокоил он себя. И согласился... Мужики же таясь, крадучись, перебежками отвели его в лес, в охотничью что ли, избушку. Дали еды — вода в ручье, рядом. — И ушли, пообещав придти, как только немцы смотаются.