Пике в бессмертие
Шрифт:
— Ну что же, Бегельдинов, делай как удобней.
Через несколько минут двенадцать штурмовиков моей эскадрильи один за другим отрываются от взлетной полосы, выстраиваются в треугольник и на Берлин.
Теперь маршрут уже не опасен, немецких частей внизу нет. Они сбились на последнем, из оставшихся у них, клочке земли, — в Берлине. И аэродром у штурмовиков уже в непосредственной близости. До Берлина рукой подать.
Зенитки встретили штурмовиков уже в самом городе. Огонь сплошной. Но в эскадрилье моей опытные штурмовики. Ведомым — Иван Скурихин, слева
Эскадрилья летит вдоль Шпрее. И вот они, эти самые баржи, не одна, а две и еще буксир. На каждой барже уже расчехленные, видно, подготовленные к выгрузке, танки. Теперь в атаку, прижаться к самой воде, в мертвое для зениток пространство. Пальцы на гашетках бомбосбрасывателя, пушек, эресов. Заход, второй и развороченные взрывами баржи оседают, кренятся на борт и вместе с танками, последним резервом Гитлера, уходят под воду.
И вот еще один исторический момент в моей фронтовой биографии — начало штурма Берлина. Город полуразрушен. Фашисты фактически сломлены, но продолжают сражаться, по инерции, в основном под дулами пистолетов своих же командиров. А забившиеся под рейхстаг гитлеровские главари ставят на карту сам город, его жителей. Теперь все это не в счет, чтобы оттянуть час расплаты, они ставят к пулеметам, минометам стариков, женщин, вооружают мальчишек фаустпатронами, гонят их на смерть.
Моя эскадрилья в воздухе, штурмует отведенные ей квадраты, подавляет очаги сопротивления, рушит здания, в которых сидят автоматчики, сжигает танки, самоходки. В ушах голос командира полка. Он говорит открытым текстом, без паролей. А кого теперь опасаться?
— Бегельдинов! Бегельдинов! В районе Трейенбритцен немецкие танки. Их много. Они теснят наших. Помоги!
Я разворачиваю эскадрилью. Где он, этот район? Ага, вот он, — ориентируюсь я по карте. Внизу площадь, окраина, роща, на них и в них танки. Немного наших и много окруживших их, немецких, с белыми крестами на броне.
Вдруг голос в наушниках.
— Штурмовики! Горбатые! Немцы нас окружили. Бейте по ним! По моей машине бейте!
Всматриваюсь. Посреди площади две наши тридцать четверки, а вокруг немецкие «Тигры». Они расстреливают наших в упор.
— Что говорите, что говорите?! — не поверив команде, прошу подтвердить приказ.
— Говорю, бей, черт тебя возьми! Бей скорее! По мне бей, не бойся!
— Узнаю голос генерала — танкиста, с которым встречались.
— Атакуем немцев! — даю команду я. — Осторожней, не заденьте нашего. — И сам, точно нацелив самолет, посылаю его в пике. Ведомые повторяют маневр.
Бомбы, эресы посланы так аккуратно, что, взрываясь, не задевают ни одну нашу машину. Пять немецких танков подбиты, замерли, два из них горят.
Еще заход и опять бомбы, снаряды с ювелирной точностью поражают машины противника, не касаясь стоявших в непосредственной близости своих.
Оставшиеся целыми немецкие танки расползаются, теряются в улицах.
Вечером в полк приехали несколько танкистов, во главе
Ужинали вместе, в столовой. Генерал поднял тост за боевую дружбу, отдельно за то, что вопреки категорическому приказу генерала, все-таки не разбомбили его.
— Ах, Бегельдинов, Бегельдинов, я же тебя за невыполнение моего боевого приказа в трибунал послать должен. Но не пошлю, — нет, не пошлю. А за жизнь мне тобою оставленную, сохраненную, спасибо.
— Скоро, скоро, братцы, — поднялся он, — выпьем в Берлине за победу. А пока за вас, боевых наших друзей — товарищей. После сегодняшней вашей отличной мастерской штурмовки, да разве только сегодняшней? Мы у вас, друзья, в неоплатном долгу. Но ничего, братцы, в Берлине, как заберем его полностью, за все сочтемся.
Ну ты, Бегельдинов, родной ты мой, удивил меня. Немцы же были около, впритирку стояли, а вы их бомбочками, эресами. И как же точно. Нас и осколками не задели.
Ну молодцы! Ну мастера! — И опять объятья, поцелуи. И теперь уж обязательные уговоры о встрече в Берлине.
Берлин был взят. Пал рейхстаг — последний оплот фашизма. Германия капитулировала. Летчики-штурмовики вместе со всеми родами войск праздновали победу.
Злата Прага
Седьмого мая штурмовики нашего 144-го Гвардейского полка, как я думал, провели последний боевой вылет на Берлин. 8 мая представители поверженной фашистской Германии подписали акт о безоговорочной капитуляции.
До летчиков полка эта весть дошла на следующий день. Меня разбудили крики, выстрелы. Натянув брюки и схватив на всякий случай свой «ТТ», я выскочил из дома. Весь состав полка был на летном поле. Летчики, механики, оружейники, солдаты роты охраны и аэродромного обслуживания метались по полю, обнимались, и что-то разом все кричали. Я уловил одно слово:
— Победа!
Подскочил стрелок Абдул, стиснул меня в объятиях.
— Победа, командир, победа! Войне конец! — А на глазах слезы.
— Победа! Победа! — закричал, замахал руками и я, наконец осмысливший произошедшее. — Победа! — кричал я, обнимая всех, кто попадал под руку.
Летчики собрались в столовой, выпили по фронтовой. Механики притащили вино. Заиграл баян. Полетов в этот день не было.
В Москве, поверженном Берлине, в городах Советского Союза отгремели залпы Победы, прошли митинги. А война еще не кончилась. В Чехословакии действовали мощные группы фельдмаршала Шернера. Они отказались капитулировать.
Решительными натисками советские войска подавляли сопротивление вражеских дивизий. Наши танкисты наголову разбили гитлеровцев под Дрезденом, форсированным маршем устремились к Праге. И тут в штаб Первого Украинского фронта поступила радиограмма: «Нахожусь в Праге. Еременко».
В штабе фронта недоумевали: как, каким образом в Праге мог оказаться командующий Четвертого Украинского фронта генерал Еременко, если его войска движутся совсем по другой полосе, а на Прагу наступают и фактически уже освободили ее танковые дивизии генерала Рыбалко и Лелюшенко?