Пикник на Лысой горе
Шрифт:
— И что же случилось?
— Эрика валялась у меня в ногах и умоляла не делать этого, — грустно улыбнулся доктор. — И думаете, чтобы не травмировать детей? Нет, я сразу понял, что она просто боялась, что Роланд бросит ее. Видите ли, тогда я не мог похвастаться завидными заработками.
Я был обычным детским врачом. А в советские времена на этом капитала было не сколотить. При всей своей эксцентричности Эрика была женщиной практичной.
— Ну а Роланд, — любопытничала Инна. — Когда он
— Незадолго до своей смерти Эрика появилась у меня в доме. Честное слово, тогда я не понял, зачем она пришла. Ничего серьезного не говорила. Вообще почти ничего не сказала. Просто посидела, выпила кофе, который я ей предложил. Мы поговорили, так сказать, о погоде. И только уходя, она обернулась и посмотрела на меня долгим взглядом. Долгим молчаливым взглядом… А потом Эрика умерла, — продолжил доктор. — И я узнал, что ее визит ко мне был вообще ее последним выходом из своего дома. Больше она никуда не выходила до самого своего конца.
И доктор замолчал, предавшись воспоминаниям.
— А как получилось, что вы попали в лагерь? — спросила у него Инна. — И в тюрьму?
— Вы и про это знаете? — удивился доктор. — Но откуда? Неужели Роланд нашел время и рассказал вам эту старую историю?
— Так вы и в самом деле были в тюрьме? Но за что? — ушла от прямого ответа Инна.
— Как и многие другие, ни за что, — пожал плечами доктор. — Вернее, пострадал за свое происхождение. Вы ведь знаете, что мои родители были немцами.
Давно обрусевшими, но все же немцами. На войну я пошел в качестве врача, прямо с институтской скамьи. Дошел до Берлина. А когда закончилась война, я оказался на территории Латвии. И поселился в Риге.
Мне тут было уютно. И я совсем не мог взять в толк, что кому-то не даст покоя моя национальность. Но, видно, так оно и было, раз меня арестовали. Однажды прямо ко мне домой пришли двое. Завидев их, я все моментально понял — меня пришли арестовывать.
Потом я узнал, что какой-то гад написал на меня донос. Что, дескать, я всю жизнь преданно служил фашистам и даже воевать в Советскую Армию пошел лишь для того, чтобы вредить Советскому Союзу.
— Какая чушь! — фыркнула Инна. — Вы рисковали жизнью точно так же, как и любой русский, оказавшись на фронте. Вас должны были отпустить с извинениями.
— Это теперь мы так рассуждаем, — сказал доктор. — А тогда анонимного письма оказалось достаточно, чтобы на несколько лет отправить меня пилить лес в Сибирь. И мне еще повезло. Мои судьи и сами не особенно поверили в то, что наболтал автор анонимки. Но надо было реагировать, мало ли что. Дыма без огня не бывает. Хорошо, что не поставили к стенке.
— Как к стенке? — возмутилась Наташа. — Вы ведь не были ни в чем виноваты! Вы воевали против фашистов.
— Мало
Очень странная. И моим судьям она тоже не понравилась. Она-то и сыграла решающую роль в моей судьбе.
— Что за бумажка?
— Письмо. Вернее, не письмо, а шифровка, — сказал доктор. — Ума не приложу, откуда она взялась у меня в портфеле. Лично я думаю, что это была какая-то писулька одного из моих малолетних пациентов.
Лет в десять мальчишки обожают играть в шпионов и разведчиков. Шифр представлял собой какие-то детские каракули. Мой следователь поднял на ноги весь шифровальный отдел, добиваясь расшифровки письма. Шифровальщики наконец выдали заключение: полная бессмыслица и бред.
— И почему же вас все равно не отпустили?
— Вот поэтому и не отпустили. В органах решили: раз доказать мою полную невиновность нельзя, значит, надо подстраховаться и подержать меня несколько лет за колючей проволокой. Но я не в обиде. Могло быть и хуже. Любого немца тогда могли заподозрить в пособничестве фашистам.
— А вам не кажется странным такое совпадение, что и анонимные письма, и странная шифровка появились как по заказу? — спросила Инна. — Ведь если бы у следователя была только анонимка, вас бы как героя войны могли отпустить бы.
— Признаюсь, мне эта мысль в голову приходила.
Но я не представлял, кому понадобилось меня подставлять. Мой роман с Эрикой давно закончился. Я старался видеться с ней как можно реже или приходить к ним в дом, когда точно знал, что там будет Роланд.
Сам не знаю, почему я не рвал с ней. Должно быть, в глубине души все еще любил ее. Я всегда был сентиментальным дураком. И не мог смириться с мыслью, что никогда больше не увижу Эрики. И потом мне не давала покоя мысль, что Эрика не врала. Что Алексей ив самом деле мой сын. Я хотел наблюдать за тем, как он растет.
— Но из лагеря вы вернулись, когда Алексей был уже взрослый, — заметила Наташа.
— Да, ему было уже шестнадцать. Но мы быстро с ним подружились. И хотя после тюрьмы и лагерей многие смотрели на меня косо, но Роланд к их числу не относился. Благодаря Роланду меня взяли на работу, Благодаря ему же я получил квартиру.
— Эрика тоже, наверное, была сама не своя от счастья, — сказала Инна.
Доктор Гун помрачнел.
— Нет, — наконец глухо произнес он. — Она вовсе не обрадовалась.