Пикник с кровью
Шрифт:
— Как и оружие, — подсказал Амброзио, с любопытством разглядывая черный шлем.
— Я бы с удовольствием собрал коллекцию оружия, но как это сделать? Все не так просто, как кажется, комиссар. Может, когда-нибудь… Кстати, а вы каким пистолетом пользуетесь?
— «Беретта». Как и вы.
— Отличное оружие. Правда, когда-то я предпочитал «люгер». А вообще-то «люгер», или парабеллум, или Р-38 — не имеет значения. Красивое оружие. Капризное? Кое-кто и впрямь так говорит. А что до меня, я никогда не пожалел, что верил в него. — Он
— Вы знаете некоего Клема Аббатанджело, синьор Прандини?
— Аббатанджело? Никогда не слышал. Кто это?
— Деловой человек, — ответила Надя. — Хозяин одного гаража.
— Гаража? — Прандини покачал головой и взял Амброзио под руку.
— Я покажу вам речку, пойдемте.
Они пошли по дорожке, посыпанной белой галькой, которая едва заметно поднималась на возвышение. Наверху ряд тополей замыкал пейзаж, видный из окна виллы. За деревьями, внизу, метрах в двухстах текла река, намывшая кое-где по берегам полоски светлого песка. На другом берегу тоже виднелись тополя — вскоре под апрельским солнцем они заиграют блестящей зеленью.
— Я просыпаюсь рано, почти с рассветом, и прихожу сюда наблюдать По. Разве это не чудо? Я купил этот дом, потому что По — моя река. Она мне спасла жизнь.
— Вы были в этих местах в конце войны?
— Примерно в этих. Я прятался в одном шалаше, потом в другом. Все-таки, что ни говори, я не был невезучим. Знаете, сколько мне было? Двадцать два. Вот смотрю я на нее и вижу, как над водой поднимается туман. Летом краски яркие, пронзительные, осенью — пастельные, мягкие. Как я хочу, чтобы какой-нибудь хороший художник нарисовал все это.
Ветер от реки растрепал ему волосы, белый чуб мягко шевелился, отчего Прандини казался старым мальчиком.
— А где теперь ваш «люгер»? — одна и та же мысль, казалось, точила Амброзио, как жук-древоточец дерево.
Прандини обернулся, его лицо исказила болезненная гримаса, годы страстей и разочарований, как в зеркале, отразились в ней.
— Я же говорил вам: я вернулся домой ночью. Отец спрятал меня на чердаке. Пистолет лежал в ранце вместе с гранатами. Отец все уничтожил.
— Ваш брат… Вы жалеете, что он уехал в Южную Америку?
— Мы виделись редко. Жена его педантка, вечно всех поучала. Предубежденность и невежество. Моя жена с ней были подругами, они и сейчас дружат.
— Вы женаты?
— Она не живет со мной. Мы разошлись. Без судов, печатей, адвокатов. Частный развод, — он улыбнулся. — Я купил ей квартиру, нанял одного педераста-архитектора, чтобы обставил ее, как она хотела, нашел даже девушку-филиппинку, которая умеет готовить итальянские блюда. Вдали от меня она считает, что выиграла в лотерею. Хотите знать, как она проводит время? Парикмахеры, выставки, массажи и концерты. Королева! Королева в ссылке, комиссар. — Прандини
— Надо полагать, она была не такой уж плохой женщиной, синьор Прандини? — с нарочитой наивностью спросила Надя.
— Вы правы, когда-то была. Хоть она уверена, что осталась такой же. Она моложе меня, и намного. Но шея, девочка моя, шея и щеки у женщин — больное место. Настоящие предатели, наглые и бесстыдные.
— Она живет в Милане?
— А где же еще? Тильда захотела поближе к Сан Бабила. Ей никогда не нравился этот дом, эти поля, даже река. Что она понимает в реке? Я влюбился в нее, когда она была совсем юная. Непохожая на меня. Ей нравились кремовые пирожные, а меня от сладостей тошнит. Я всегда пил кофе без сахара.
— Вы часто видитесь?
— Когда бываю в Милане по делам, случается, останавливаюсь у нее. Специально для меня одну комнату оклеили зелеными обоями. Под цвет леса. — Он с шумом втянул в себя воздух. — Посмотрите в небо. Видите, это стаи мартовок. Непонятно? Утки. Чувствуете запах воды и горелой травы? Замечательно, правда? И я должен был бросить все это, чтобы жить в бензиновой вони?
Он повернулся к Наде, которая, сунув руки в карманы пальто, глядела вниз, на реку.
— Вам холодно?
— Наверно, мне было бы одиноко в деревне. Как вашей жене…
— А я уже привык. С тех пор как… — оборвав фразу, он подобрал камень, бросил с ловкостью, необычной для его лет, и овчарка рванулась за ним. — Но мы люди сумасбродные. В Африке я носил с собой книжечку стихов. Одно из них я иногда читал товарищам. «Река, протекая, меня шлифовала, словно собственный камень…"
Они переглянулись удивленно.
Полчаса спустя в столовой с накрытым овальным столом и запахами специй, под веселый треск горящего камина они продолжили разговор.
— Синьор Прандини, человек, которого я ищу, полагаю, не понимает, что он обыкновенный убийца. Он считает себя судьей, который действует от имени попранного в нашей стране закона. Он сам выносит и вершит свои приговоры, потому что не верит в правосудие.
— Разве можно называть страной эту мусорную свалку?
— Об этом же говорил ваш приятель Де Пальма. И все-таки мы живем в демократической стране, где порядок должны наводить не отдельные мстители, взявшие на себя функции господа Бога, присвоившие себе право карать и миловать, а правосудие, и только оно.
— Правосудие?! — гневно повторил Прандини. — Как же оно допустило, что целые области оказались в руках организованной преступности? Что героин стал чуть ли не базой нашей экономики? Что похищение детей превратилось в процветающий бизнес, к которому в нашей стране бездельников уже привыкли, и плюют на все, лишь бы не грозила беда их собственным чадам. Нет, комиссар, мы сделаны из другого теста. Ищите, если хотите, тот «люгер». Но знайте, что это не мой, у меня его нет. Ни разу с тех пор не видел.