Пиковая Дама – Червонный Валет
Шрифт:
Но в то же время Дмитрий поднялся из-за стола и, подойдя к Андрею, что-то начал секретничать тому на ухо. И по мере того, как он сообщал какую-то тайну, черные вишни глаз корнета все более округлялись, покуда он не взорвался обидным для младшего Кречетова смехом и не выдал:
– Вот это номер! Бьюсь об заклад… Нет, черт, не верю! Ужели правда? Так значит, ты у нас, голубчик, девственник? Ха-ха! Немедленно, немедленно!..
Корнет будто с цепи сорвался, бросился к столу, мигом наполнил до краев рюмки и, приобняв за плечи поднявшегося Алексея, радостно взъерошил его волосы:
– Рад за тебя, голубчик, несказанно рад! А
– Яу! – В дверях, на сей раз кратче прежнего, показалась напряженная физиономия денщика. В глазах его, будто в зеркале, отражались волнение и тревога, какими последние пять лет жил Ефрем. Казалось, его теперешнее бытие было сконцентрировано только на своем барине: чтобы все было сделано в срок, чтобы покои дышали чистотой, мундир был наглажен, сапоги, понятное дело, сияли, портному в починку вовремя были снесены лопнувшие по шву перчатки, а для пирушки загодя куплено вино нужных марок, а также табак и прочие, прочие нужные разности.
Алешке в какой-то момент даже стало неловко, оттого что глаза Ефрема, ей-ей, по-собачьи следили за «кашлем», за «игрой бровей», за «движением усов» его благородия.
– Значит, так, Ефрем, – не глядя на слугу, чеканил хозяин. – Печь протопи к моему приезду получше… зябко у нас. Когда буду, не знаю. По всему завтра… Вот деньги. – Белоклоков выложил на стол две синие бумажки. – Купишь, что говорил тебе. И чтоб все в лучшем виде. Разом-то не транжирь, дурак! А теперь беги на двор, толкни кучера, пусть экипаж заложит, да чтоб непременно Наполеона впряг, у Бурана правая бабка сбита, пусть залечится, а то угробим коня.
– Слушаюсь, батюшка. Не извольте сумлеваться! – все так же неизменно «руки по швам», кратко отвечал денщик, поджидая, пока его благородие не бросил ему обычное: «пшел».
– Ну-с, а пока суд да дело, не грех и вздрогнуть, господа!
Адъютант, продолжая сверкать глазами и белой улыбкой, пришпорил своим гусарским задором всех вновь поднять рюмки.
– Благодарю… вас… – растягивая в блаженной улыбке губы, отнюдь не трезво качнулся вперед Алексей и уцепился свободной рукой за одну из пуговиц ментика.
– Не стоит, – снисходительно успокаивая его блуждающую по шеренгам пуговиц руку, отмахнулся корнет. – Ты вот что, артист, прежде объятий пару советов моих послушай: главное – не будь ни с одной бабой чересчур любезным… и второе – не давай ложных обещаний. Знаю я этих стерв… Другая скажет: «Я на дружбу скупая, но ежели уж протяну руку, а ты позолотишь, то до гробовой доски!» Не хочу напоминать, что уж стоит забыть, но тебе повторю – это все ложь! Не верь из них никому. Ради красного словца не пожалеют и отца. Усвоил?
– Да вроде как…
Алешка неуверенно дернул плечами и к своему стыду зарделся еще более спело. С такой откровенностью, с такой готовностью ответить на его любые «заветные» вопросы ему еще никогда не приходилось сталкиваться. Но Белоклоков, в одной хмельной упряжке с Митей, уже на четвертой рюмке наперебой предлагали поделиться опытом с новичком; пытались объяснить застенчиво жаждущей юности, что именно необходимо мужчине и что, наконец, ему самому стоит ожидать в ответ от женщины…
Пальму первенства в сем просвещении держал адъютант, видно, это особенно тешило его самолюбие. Вальяжно откинувшись на спинку стула, он небрежно, на языке кавалерийских
– С кем угодно, когда придется и сколько хочешь. Лишь бы они, пташки, были здоровы… А то ведь всякое бывает, голубчик… Хватился, ан поздно – беда, гниешь… Были у нас в полку и такие штуки… Вот! – тем и хорош бордель, братец, что там гарантия от всякой, pardon, заразы… – подняв для значимости указательный палец вверх, подмигнул Белоклоков и через икоту добавил: – И право, зачем на «шомпол» ловить приключения? Его, друг мой, беречь надо… для жены, для семьи… другого Бог не даст.
Так, фривольно рассуждая о пряных тонкостях, корнет под молчаливое согласие Мити, заботливо уточнил для ушей младшего Кречетова, что иметь женщину молодому организму желательно четыре-пять раз в неделю.
– Ежели не подмок порох и существует мишень твоего пристрастия… саблю наголо и на штурм! Зря улыбаешься, любезный, потом захочешь, да не сможешь… Пей полную чашу: случится два раза в день – поклон судьбе! Случится три – еще краше! Не бойся, сие упражнение здоровью не повредит, а только назавтра нальет большей крепостью. Ты уж доверься мне на слово, мы с твоим братцем хо-хо-о-о!.. Кстати, ночь или день – разницы нет, все едино. Кто утверждает противное – болван, так и знай… Хотя, ежели ты вопрос ко мне имеешь, изволь: я предпочитаю утро, обед и вечер, чтобы ночь была отдана опере в ложе, ну-с, а потом шампанскому и карточной игре… Теперь о том кого? Так вот-с, о чем бишь я?.. Ах да: решительным образом всех, ха-ха! При сем готов держать пари, честное благородное, есть свой особый смак и в молодых, и в старых, в опытных и напротив, в красивых и нет, в пышных и худых.
– Побойся Бога, Андрей, рано ему об этом! – горячо встрял Дмитрий.
– Думаешь? – нахмурил смуглый лоб Белоклоков и скривил рот. – Впрочем, тебе виднее. Но ты-то согласись, друг, что славную шлюху делает не лицо. Когда ты увлечен «скачкой» в постеле, разве тебе до ресниц и губ?.. Эй, брось, не глупи… Все это вздор, старые байки. Хотя не спорю, свежие прелести ласкать приятнее, но погоду… все же делают не они…
Далее на ошеломленного Алексея посыпались такие подробности, от которых ему стало сначала не по себе, а потом и просто тошно… Ангельским спасением от этого непотребства пришелся Ефрем, запыханно известив, что сани к подъезду поданы.
– Но ты все же выжги, Алешка, наперед: для этой утехи краше замужних дамочек или вдов нет, Богом клянусь! – подавая присевшему на корточки Ефрему по очереди то правую то левую ногу «под сапог», наставительно гремел гусар. – А, девственник, вон спроси у Ефрема, ха-ха!.. Да ладно, старый, не обижайся, что ты вечно смотришь на меня, как француз на балалайку? Шучу я, шучу… Так вот, Алешка, девственницы – выбрось сию дурь из головы! «Цацы» эти никуда не годятся, разве что под венец. С ними, нецелованными, хлебнешь мороки. Там она, значит, не может, тут она боится понести от тебя, а туда, видите ли, maman не велит! «Ах, что вы задумали? Негодяй! Да как вы смеете?!» Ну, и все в таком духе. Одна маята, а между тем… Pardon… Ефре-ем! Плащ, кивер, саблю… да живее же, цербер, уже пятый час, чтоб тебя лихо взяло!