Пилсудский
Шрифт:
Еще одним вызовом для Варшавы стала сформулированная в октябре 1932 года итальянским диктатором Бенито Муссолини концепция директората четырех держав – Италии, Франции, Великобритании и Германии, которые взяли бы на себя всю ответственность за поддержание мира на континенте, в том числе и путем мирного изменения границ (возможность чего, кстати, предусматривалась мирными договорами, заключенными в Париже по итогам Первой мировой войны). Пилсудский, и не без основания, усмотрел в этой идее угрозу для польско-германской границы, правовой основой для которой был Версальский договор. Лига Наций, опыт сотрудничества с которой у Польши был далеко не самый лучший, еще больше утратила в его глазах свое значение гаранта сохранения европейского статус-кво. Кроме того, его не могло не задеть откровенное игнорирование Западом польских претензий на статус великой державы, игравших немаловажную роль в повышении авторитета режима внутри страны.
Для ведения новой политики нужен был другой человек во дворце Брюля на улице Вежбовой в Варшаве, где размещался польский МИД. В начале ноября 1932 года антантофил Август Залеский со всеми почестями
269
В предвоенные годы Юзеф Бек проводил политику отказа Польши от союза с СССР против агрессивных устремлений Гитлера. После захвата страны нацистами вместе с польским правительством бежал в Румынию, где и умер в 1944 году.
Осень патриарха
Состояние здоровья маршала не позволяло ему, как прежде, одновременно заниматься стратегическими вопросами внутренней и внешней политики и текущими делами. После перенесенного осенью 1931 года воспаления легких врачи советовали ему сменить климат. На этот раз, весной 1932 года, он остановил свой выбор на Египте за его сухой, теплый климат. Пилсудский не признавал путешествий самолетом, поэтому был избран сухопутно-водный путь: Румыния – Босфор (с остановкой в Стамбуле) – Греция (Пирей) – Египет. Здесь он отдыхал целый месяц, немного путешествовал по стране, осмотрел пирамиды, встретился с королем Фуадом I. Почувствовал себя намного лучше. Возвращался тем же путем на том же пассажирском судне «Романия». На качку не реагировал. На обратном пути состоялись небольшие экскурсии по Афинам и Стамбулу.
Июль и август 1932 года Пилсудский провел вместе с семьей в Пекелишках. Казалось, что болезни отступили. Но наступила осень, и опять начались простуды и скачки температуры. Видимо, давало уже о себе знать онкологическое заболевание, которое, принимая во внимание характер больного и уровень диагностики рака на ранних стадиях, не было своевременно выявлено. Владислав Барановский так описывал его состояние в это время: «Физическое состояние, здоровье, которыми он всегда пренебрегал, моментами брали верх над волей, и тогда на лице была видна усталость, голос слабел, речь замедлялась. Все болезни коменданта, как он обычно говорил, происходили от простуд, но, глядя в его глаза, временами замирающие и угасающие, на пожелтевшее и постаревшее лицо, можно было догадаться... о более глубоких и тревожных причинах. Какое-то невидимое зло, упрямое, тупое, казалось, боролось с этим организмом. Оно особенно часто давало о себе знать в последние годы, почти всегда незаметно, в беспокойном и болезненном выражении» [270] .
270
Baranowski W. Rozmowy z Pilsudskim... S. 12 – 13. Посетивший Пилсудского в сентябре 1932 года начальник американского Генштаба Дуглас Макартур пришел к выводу, что маршал слаб и дни его жизни сочтены.
Пилсудский старался не поддаваться болезни, но это было делать все труднее: часто не мог уснуть всю ночь и ложился в кровать только на рассвете, отдых не приносил облегчения, не всегда хватало сил для работы. Он все еще заблуждался относительно того, что в состоянии надежно контролировать государственный аппарат и общество, не видя, как зафиксировал в 1932 году в своем дневнике один из его генералов, «какой балаган творится в государстве и армии».
Близко в это время стоявшие к маршалу люди не могли не замечать, что их кумир меняется на глазах. Правда, временами он был весел и приветлив, но все чаще производил на окружающих удручающее впечатление. Даже его будущий преемник в армии Эдвард Рыдз-Смиглы в узком кругу признавался, что Пилсудский «ненормальный человек». Диктатор становился все более несдержанным в отношениях с окружающими и все более, с их точки зрения, непредсказуемым. В подтверждение этого обычно приводят два примера, относящиеся к 1933 году. Первый связан с переизбранием Мосьцицкого на пост президента. Срок его полномочий истекал в начале июня 1933 года. По договоренности с президентом премьер Пристор назначил заседание национального собрания на 1 июня. Неожиданно для всех 25 апреля в десять часов вечера маршал заявил президенту, что выборы нужно провести на месяц раньше. Он мотивировал это тем, что времена наступили не очень надежные и не следует тянуть с этим делом [271] . С технической стороны это ничего не меняло. Но Пилсудский не сказал Мосьцицкому, оставит ли его во главе государства на следующие семь лет или же укажет на другого кандидата.
271
Действительно,
Напряжение среди близкого политического окружения диктатора достигло крайнего предела. И не случайно, ибо летом 1932 года Пилсудский сказал ряду своих ближайших сотрудников, что хотел бы видеть на посту президента после окончания срока полномочий Мосьцицкого Валерия Славека. 26 апреля Свитальский, Славек и Цар встретились, чтобы обсудить ситуацию. В конечном счете они пришли к выводу, что, видимо, президентом все же останется Мосьцицкий.
Действительно, через несколько дней Пилсудский поручил Славеку известить Мосьцицкого о предложении остаться во главе государства на второй срок. Думается, это было сделано не случайно. Посылая Славека к президенту, диктатор, вероятно, надеялся предотвратить возможный конфликт в будущем между профессором и полковником. Но с полной уверенностью об истинных мотивах этого его решения судить невозможно. Может, ему стало жалко президента, незадолго до этого похоронившего жену. 2 мая Славек в присутствии Свитальского информировал маршала, что Мосьцицкого очень обрадовало доверие маршала и он без раздумий согласился на перевыборы. Реакцией Пилсудского на это сообщение Славека было недовольство излишним послушанием президента его воле, но не более.
Биографы чаще всего объясняют эту сцену серьезными изменениями в психике Пилсудского. Несомненно, характер всех людей с возрастом меняется, и не всегда в лучшую сторону. Но можно и по-иному объяснить это недовольство диктатора. Чувствовал он себя все хуже, следовательно, как человек, для которого главным было благо Польши, задумывался о том, что будет с режимом (а тем самым и со страной) после его ухода из жизни. Подчеркнутое послушание его воле людей из ближайшего окружения, которых он начиная с 1928 года готовил себе на смену, не могло не расстраивать. Ведь на совещании 26 апреля никто из них даже не спросил о кандидате, не говоря уже о том, чтобы кого-то предложить, даже того же Мосьцицкого. Своим поведением они как бы подтверждали его мнение о них как о «говенном поколении» без амбиций. Не задал этот вопрос и Мосьцицкий, хотя уже 26 апреля было решено, что выборы главы государства состоятся 8 мая, то есть через две недели.
Продолжая тему отношений маршала и президента, нельзя не сказать, что Пилсудский в присутствии посторонних всячески подчеркивал свое уважительное отношение к конституционному главе государства. Однако когда Мосьцицкий осенью 1933 года, вскоре после смерти первой жены, вновь вступил в брак, Пилсудский настоял, чтобы первый визит вежливости его жене нанесла новая первая дама государства. Чтобы президент не чувствовал себя уязвленным, визит был назван посещением.
Не исключено, что недовольство несамостоятельностью соратников стало причиной критической оценки Пилсудским деятельности Пристора на посту главы кабинета. Два года были вполне достаточным сроком, чтобы проявить себя как формально второй человек в государстве. Но качеств руководителя с широкими взглядами в премьере Пилсудский как раз и не увидел. А ведь в свое время он считал, что Пристор больше других похож на него в молодости, говорил, что его решения обычно ближе всего к тем, которые бы принял он сам. 2 мая 1933 года на совещании со Славеком и Свитальским маршал неожиданно для них негативно оценил деятельность Пристора как премьер-министра. Из плюсов он назвал только успешное решение вопросов сокращения государственного аппарата и снижения цен. Минусов же – во много раз больше. Маршал осудил его «систему работы, заключающуюся в желании все знать и во все вмешиваться. Это великолепная система и ее можно поддерживать только очень напряженной работой. Когда приходит усталость, все недостатки такой системы выступают отчетливо и это кончается бесконтрольностью. Система работы Пристора похожа на систему Бартеля, но стиль работы Бартеля был выше».
Свитальский же счел самым тяжелым обвинением другое: «Пристор пользуется „своими“ людьми, которых трактует как своих доверенных и оплачивает (деньгами или должностями). Эти мерзкие собачонки дразнят, но при этом в любой момент могут Пристора скомпрометировать в моральном отношении. Создаются группы уже против Пристора, грозящие тем, что в ближайшие три месяца по какому-нибудь случаю может возникнуть скандал, который Пристора скомпрометирует и помешает его использованию впоследствии». Поэтому Пилсудский пришел к заключению, что Пристора следует спасти и лучший для него выход – подать в отставку под предлогом избрания президента. При этом он подчеркнул, что если премьер не прислушается к его совету и не подаст в отставку, то он займет по отношению к нему позицию «недоброжелательного нейтралитета». Кроме того, маршал обвинил премьера в личной нелояльности, в толерантности к не очень «чистым людям», высказал нарекания в адрес жены Пристора.
Оценка Пилсудским Пристора была воспринята Свитальским и Славеком как приговор их коллеге по вершине санационной пирамиды. Поэтому они, пожалуй, впервые попытались переубедить своего патрона, но безуспешно. Показателен вывод Свитальского: «Комендант – отшельник, он отгораживается от людей и обречен на мнения или даже замечания своих случайных собеседников, которые коменданту искажают реальную картину внутренних отношений» [272] . Это замечание важно не только своим прямым содержанием, но и как свидетельство того, что соратники стали позволять себе сомнения в правильности решений патрона. До 1930-х годов они себе этого не позволяли.
272
Switalski К. Diariusz... S. 648 – 649.