Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942)
Шрифт:
Мужчины честно занимаются своей новой непривычной работой. И говорят между собой тоже тихо, шепотом…
Ни смеха, ни мелодии, издаваемой свистом или пением, которые когда-то украшали этот прекрасный уголок мира…
Везде солдаты: здоровые и выздоровевшие едут на север – на фронт, больные и раненые на юг – к солнечной Ривьере. Все с одной и той же мыслью, все с одним и тем же чувством – бороться за честь своих жен, за свободу для своих детей, за свою страну, за свою культуру, за Францию – до последнего вздоха,
На каждой станции, днем и ночью, рано или поздно, везде и всегда, встречают женщины. Пожилые, молодые, еще дети, все одетые в белое, все с символическим медицинским красным крестом на рукаве, нагруженные едой и питьем.
Они бегут через вагоны и трогательными голосами глубоко любящих матерей и сестер восклицают:
– Солдат! Раненый! Вы хотите есть? Вы хотите пить?
Они ободряют словами, подкрепляют взглядом…
До сих пор я не могу без слез это вспоминать. Почему? До сих пор я этого понять не могу.
И солдаты становятся бодрей, веселей, едут дальше, опять рассказывают о страшных боях, в которых они приняли участие,
о диком, немилосердном враге, которого они победили, о своей мести врагу… О своих ранах, о своих полках и командирах, куда они возвращаются. О новых боях, которые им еще предстоят…
Были ли они все так сильны и красивы?
Конечно, нет.
Но человеческая грязь должна была спрятаться в свои норы и перед открытым, освещенным миром маскироваться в чужие, но светлые и красивые одежды…
Тяжело тогда было ехать. Никаких различий между ними. Ни пассажирских классов, ни спальных мест. Почти на каждой станции подходят новые солдаты. И если для них не было мест, то обычные пассажиры, когда и где бы это не было, выходили из вагонов, ждали следующего… Шестнадцать часов вместо шести ехали из Генуи в Бордо. Казалось бы, невозможно! Я видел и слышал такие вещи, которых никогда в своей жизни не забуду, они очистили мою душу, сделали ее более ясной и светлой.
Учащенно билось мое сердце, голова склонялась все ниже, и я себя спрашивал: удостоюсь ли я чести, доживу ли я, чтобы в жестокой физической борьбе жертвовать жизнью за честь своих родных еврейских сестер, за свободу моих собственных еврейских детей, за мой несчастный еврейский народ, за мою собственную еврейскую страну?..
В Бордо я увидел первые два длинных поезда с пленными и ранеными немцами.
Это было после сражения на Марне. Когда легендарное французское мужество нанесло первый страшный удар по легендарной немецкой военной мощи, стало как кость в горле, которой подавилась Германия.
Два длинных только что прибывших состава с товарными вагонами. Двери открыты, на полу постелена свежескошенная пшеница, на ней рядами лежат забинтованные люди, с лицами серо-земельного цвета и изнуренными глазами. На белых
Приходят француженки-медсестры в белоснежных халатах, с трагически серьезными лицами, с глубоким женским сочувствием в сердцах. Они перевязывают раны, облегчают страдания врагов…
То же самое делают немецкие медсестры там, далеко, с той стороны огненной стены, для мужей и детей французских женщин…
Приходят французские санитары, чтобы вынести мертвых из вагонов. Боль от ран становится невыносимой…
Французские солдаты сбегаются, чтобы посмотреть, увидеть.
Стоят молча, серьезно. Каждый выражает чувства всех.
Страшно! Трагично! А что делать? А каково нашим там? Им не лучше!..
Пленным дают хлеб и воду. В каждый вагон ставят солдата с ружьем. Двери наполовину закрыты.
Раздается гудок. Поезда медленно трогаются один за другим. Дальше – к южным госпиталям, где раны заживут и придут новые тяжелые страдания, в чужой стране, далеко от дома…
И здесь и там, во Франции и Германии, в России и Австрии…
С незначительными вариациями везде тот же самый кровавый трагический абсурд.
Человечество еще не повзрослело, чтобы по-другому разрешать конфликтные споры.
Но оно учится, и платит дорого за это, очень дорого, но зато оно научится!
Этим утром я снова спросил себя:
– Удостоюсь ли чести?
И все, что я видел, снова стало у меня перед глазами и спрашивало: «Даже такой ценой?»
– Да, даже в аду, лишь бы сражаться за свой собственный народ, в его собственной стране.
35
Di varhayt. 1916.12. 08.
Это выдержки из письма, от 17. 7. 1916 года, в котором мне пишут из Парижа:
…Франция не будет возражать, если в Палестине будет организован еврейский национальныйцентр…
Но французские евреи всякими интригами противятся этому. Жозеф Рейнак считает это опасным, кроме прочего, он опирается на теорию своего брата Соломона Рейнака о том, что мы не происходим от древних ханаанских евреев. И поэтому у нас нет прав на Эрец-Исраэль.
Некоторые французские раввины подтанцовывают ему, и это все оказывает влияние на мнение французской общественности…