Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2
Шрифт:
— Вот я устроюсь в кабинке и вызову тебя к себе! — спокойно ответил Николай и добавил: Сейчас будет обед, доктор, время не ждет! Вон наши кабины! Идем!
Налево от входа виднелась в стене дыра от сорванной двери, а позади нее темнело пространство, в котором угадывались маленькие комнатки. Под пристальным взглядом молчавших штрафников мы заглянули с порога. В первой, проходной, валялись на боку две бочки для параш и обломки вагонок. В проломе второй двери виднелись сложенные у стены старые доски.
Булыгин преобразился: выставил челюсть вперед и вдруг стал капитаном на мостике корабля.
— Вольф и Нахаленок,
Параши в БУРе не приняты — они считаются роскошью, ночью все бегают в уборную. Поэтому рассохшиеся бочки не очень пахли, и когда мусор и пыль были вытряхнуты, оказались пригодными для медицинского стола. Но, когда Николай и я стали ворошить груду ломаных досок, то обнаружили под ней голого человека.
Минуту мы молча копались в темноте руками.
— Мертвый, что ли? Убит? А, доктор?
— Да нет, живой… Крови не чувствую… Теплый… В обмороке, как видно… Не пойму!
Вдруг тело зашевелилось, две дрожащие горячие руки схватил мою руку и кто-то прижал ее ко рту. Это был страстный поцелуй. Послышались приглушенные рыдания. Моя рука вдруг стала мокрой. Я выдернул ее и отер о штаны.
— Кто это?!
— Тише, доктор! Ради бога! Это я, Коля-Чечетка! Цыган! Позавчера начальник за одно дело посадил меня сюда… Рябой заставил играть в двадцать одно… Я не умею, доктор! Яхонтовый, изумрудный мой доктор, я не умею! Рябой в два счета раздел меня наголо. Потом заставил играть на отмазку… Я опять проиграл… Он говорит: «Теперь ты, Чечетка, будешь нашим директором по снабжению!» «Как так?» — спрашиваю. «Очень даже просто: кажную ночь будешь лазать в зону и обратно за махрой и хлебом». А я, доктор, мой бестелесный ангелочек, я боюсь — ведь через две огневые дорожки лезть! А? У меня воспаление тонкой кишки! Я ночью не полезу, не смогу и вот жду казни: зарежет меня после отбоя Рябой! Собственноручно! Спасите! Дядя Коля, я у вас в бригаде работал! Спасите! Спасите!!
— Ладно, лежи здесь, гад, — сурово решил Николай. — Это у тебя нашли деньги цыгана Ивана?
— Да, но я клянусь, вот вам Христос…
— Лежи, падло. Человеческим потом и кровью питаетесь… Лежи у стенки тихо до ночи. Потом посмотрим.
Минут через пять все было готово. В задней комнате под дырой в стене, изображавшей оконце, на стол из параш и досок Вольф постелил чистую больничную простыню и поставил ряд бутылок и флакончиков с лекарствами, а перед ними — два бочкообразных тазика с инструментами. Набрал в бочке воды, расставил у одного конца стола кувшин, тазик и мензурки.
— Амбулатория готоф! — доложил Вольф.
Между тем Николай соорудил в своей темной проходной комнате из ящика подобие полок, на них Нахаленок разложил фанерки, бумагу, поставил чернила, коптилку.
— Канцелярия готова!
Далеко на главной вахте ударили в рельсу.
— Обед! — ветром пронеслось по бараку.
На нарах послышалось движение, топот босых ног, разговоры вполголоса. Николай вышел в общее помещение.
— Внимание! Тише! Четыре носильщика! Вперед! Где у вас бочки?
— Я, — отозвался смуглый низколобый плечистый парень с соседнего с Рябым места. Очевидно, его правая рука.
— Где список?
Парень посмотрел на Рябого.
— А зачем он тебе? — лениво спросил тот, не поднимая головы с пуховых подушек.
— Я хотел посоветовать бросить его в уборную, — отрезал Николай. — Имею свой, и пищу буду раздавать сам.
— Не будешь.
— Буду.
Суета стихла.
— Ты завтра тоже хочешь жить? — негромко прогнусавил Рябой. — Ну, так тебе виднее. Смотри, парень, я у себя в БУРе не шуткую. Тебе жить.
Носильщики стояли молча у бочек, держа палки в руках.
— Идите, — скомандовал Николай.
Никто не тронулся с места.
— Идите! — разрешил Рябой, и носильщики вскачь понеслись к вахте.
— Смотри, Николай, не очень натягивай вожжи, — шепотом сказал я. — Нам надо выиграть время!
— У нас его нет, доктор, — тоже шепотом ответил он. — Или мы сломим его, или он сломит нас.
Булыгин и Нахаленок вышли.
— Товарищи, кто чувствует себя больным, пусть подойдет к больничке — я всем раздам лекарство. Становитесь в очередь!
Все до одного штрафника рванулись ко мне. Молча или ругаясь шепотом, выстроились в хвост.
Я и Вольф надели халаты.
— На что жалуетесь? — спросил я первого.
Рябой поднялся и сел на постели.
— Юрок, отрегулируй.
Плечистый вынул из-под нар дубинку, до блеска отшлифованную на спинах. Махнул направо, налево — и в помещении никого не осталось.
— Юрок, выйди! Доктор, уважь больного, подойди ко мне. Ложись со мной рядом, побеседуем — я люблю интеллигентный разговор. Ложись, ложись, будь гостем.
С содроганием я посмотрел на красную в желтых крапинках подушку, но, вспомнив все, чему меня научила лагерная жизнь, опустил затылок на просаленное темное пятно. «Что будет с аптечкой? Что станется с моими записками? — вертелось в голове. — Неужели Шелковая Нить порвана?»
— Куришь, доктор? Нет? Ну полежи так. Я, знаешь ли, болен сифилисом. Да, лечился, конечно, но хватал его снова раза три. Точно не помню. Так что, если считать с первого заражения, он у меня вроде незаразный, внутренний, понял? Но, если считать с последнего — то заразный. К тому же у меня и многоэтажный триппер.
— Как это многоэтажный?
— Ну я его и вылечивал, и хватал снова, и загнал в хронический. Понял? Ты хлеба хочешь? Глиста, приготовь для врача целую пайку, ту, что под нарами, — она свежее. Почему не надо? Для культурного обхождения ничего не жалко, я человек экспериментальный, обхождение знаю. Бывал у меня и шанкер. Короче, я по половому вопросу, как говорится, полный генерал. Ну и мой возраст подходящий, можно все энти несурьезности забыть. Не об этом толковище. Тут другое: у моего шестерки язва в заднем проходе образовалась. С чего? Сам понимай! Так ты не можешь ли его направить в больницу? Глиста, скидай одеяло, стань сюда. Глянь, доктор, — все без подделки. Так заметь себе его и при первой возможности толкани к Таировой: парнишка тихий, у меня вроде сына. Глиста, пайку нашел? Подай доктору! Ну, спасибо, доктор, иди! А мы будем готовиться к обеду.