Пиранья против воров (Пиранья-5)
Шрифт:
– Так вот, чтоб вы знали - от итальянцев. У итальянцев эта штука по-ихнему называлась "мьянетта", то бишь пиявка, я хорошо запомнил. Это только потом французы в "минет" перековеркали... Точно вам говорю.
– Видал, какие кадры, Степаныч?– растроганно спросил Котовский.– Вот тебе, умно выражаясь, бандюк новой формации, по-итальянски одно слово знает, и то похабное. Все лучше, чем ни хрена. Это мы, старики заслуженные, без всяких там итальянских языков у кума чалились... А ты по-итальянски знаешь?
– Необходимый минимум, - подумав, ответил Мазур.– Порасспросить насчет того, где командир, штаб или боеголовки, руки вверх скомандовать...
– А как - руки вверх?
– Мани ин
– Ничего, красиво, - подумав, заключил Котовский.– Это тебе не "грабки в гору" или там "конвой стреляет без предупреждения, ети вашу мать"... А насчет иероглифов как?
– Я же объяснял уже, - сказал Мазур.
– Да помню, помню...– он насупился.– Жмурику, конечно, все равно, но не хотел бы, чтоб над моей тыквой посмертно так издевались...
Он говорил о Номере Пятом - в случае с коим, как Мазур и предсказывал заранее, не отыскалось ни следов, ни улик, ни даже бдительной классической бабушки, которая, маясь бездельем, углядела бы в щелку покидающего место преступления варнака...
Номер Пятый, опять-таки не классический бандюк старой формации, а вполне респектабельный, весьма небесполезный менеджер из легальной империи Гвоздя, отправился на тот свет неожиданно и молниеносно. События, насколько их удавалось с ходу реконструировать, выглядели незатейливо: кто-то (то ли один, то ли несколько), постучался в квартирку на окраине, каковую Номер Пятый снимал для юной симпатии. Ему сдуру открыли - кто именно, симпатия или Пятый, установить не представляется возможным. Два выстрела в сердце из бесшумного пистолета - по одному на человека. Пистолет, по установившейся традиции, брошен в квартире. Тать, сделав свое поганое дело, по той же традиции растворился в полной безвестности, не привлекши ничьего внимания.
Но перед тем, как исчезнуть, неизвестным и ненайденным в квартире лезвием аккуратненько отделил обоим головы и примостил их на столе, выведя на лбу у каждой кровушкой некий загадочный иероглиф, один и тот же у обоих. Зрелище не из приятных, как легко догадаться.
Об этом иероглифе речь сейчас и шла. Мазур вчера объяснил Гвоздю, что никакой это, собственно, не след - поскольку иероглиф без каких-либо конкретных привязок так и остается "вещью в себе". По-японски он может означать одно, по-китайски - другое, по-корейски, соответственно, третье, быть может, абсолютно противоположное...
– Может, Папа с какой-нибудь якудзой поссорился?– негромко спросил Мазур.
– Не похоже, - серьезно ответил Котовский.– Нет у нас в Шантарске никакой якудзы. Китайцы, что правда, просачиваются, и уже есть с ними мелкие трения, но не похоже что-то... Кто-то вполне мог сработать под азиатов, делов-то - в первом попавшемся словаре выбрал любую закорючку да изобразил без помех... Логично?
– Логично, - сказал Мазур.
– Китаезов-то мы размотаем по кустам... Тоже мне, конкуренты! Мазур благоразумно промолчал - не стоило делиться своими соображениями на этот счет, а также некоторыми воспоминаниями, делами давно минувших лет. Лысый все равно бы не поверил, сколь серьезным противником может быть китаеза, и даже китаезочка... Он мимолетно вспомнил Мэй Лань, сучку очаровательную - ну что ж, прошло столько лет, что любые воспоминания были чистейшей ностальгией, и не более того... а впрочем, у него и тогда не было ни особой злости, ни ненависти. При чем тут злость и ненависть, если и ты, и тот, кто всерьез собрался тебя прикончить, прилежно выполняете свой долг? Совершенно ни при чем...
– Слушай, Котовский, - сказал Мазур.– Я тут подметил интересную особенность... У твоей "Волги" номер - "двести шесть", и на усадьбе еще несколько машин с такими же цифирками, и у Папиной супруги те же "двести шесть", и даже у этого "крузера", хоть он и не шантарский, а вашего здешнего, как
Скучавший шофер от души хохотнул.
– Да никакого совпадения, - сказал Котовский.– Это у Папы такое чувство юмора. Нужен был какой-то отличительный знак на тачки, вот Папа и придумал. Первая ходка у него была как раз по двести шестой, "хулиганка". Не без юмора, согласись. Сейчас, в новом кодексе, статья номер поменяла - но не помню, под каким она нынче значится, потому что мы люди серьезные и заматеревшие, в наши годы и в нашем положении "хулиганку" на себя вешать как-то и стыдно даже. Это вот этот пусть изучает...– он кивнул на шофера.– А то ни одной ходки, стыд и срам...
– Нахрен мне эти университеты...– пробурчал шофер.
– Я и говорю, - печально сказал Котовский.– Новая формация пошла, не знает, с какого конца редьку есть... Старшее поколение свой авторитет выгрызло, а эти хотят все на блюдечке, и без единой ходки...
– А что, босс, есть причины на меня жаловаться?– хмыкнул шофер.– Вроде бы поводов не давал...
– От оно, - печально поведал лысый.– Слыхал, Степаныч? Я для него, изволишь видеть, "босс"... Нахватались... Смотри, при Папе не вякни, у него закалка старая, он этих "боссов" и "окэев" на дух не переносит... Мало ли что в кино кажут... Опаньки! Доцент выплыл, как лебедь белая на стремнину?! Писать пойдет или опять начнет ляльку за бока хватать? Спорнем от скуки на сотню баксов?
– Идет, - оживился шофер.– Ляльку хватать будет.
– Шиш, - отрезал Котовский.– Сначала - писать, помяни мое слово... Степаныч, разбей!
– Давай...
Крайняя палатка колыхалась при полном безветрии, словно под порывом шквала - это ее обитатель с превеликим трудом искал выход наружу. Какое-то время казалось даже, что он обрушит на себя выцветший брезентовый чум к чертовой матери. Но нет, ухитрился благополучно выползти на белый свет и даже встать на ноженьки...
– Ах ты, хороший мой, - ласково прокомментировал Котовский.– Эк тебя мотает, соколика... Колышет сегодня здорово, что правда, то правда...
"Доцент", низенький мужичишка с растрепанной бородой и огромным пузом, нависавшим над пестрыми широченными трусами, в конце концов установил себя на расставленных ногах, почесал обеими руками необъятное чрево, звучно икнул и по причудливой траектории побрел в тайгу, где, не теряя времени, примостился за ближайшим могучим кедром.
– Гони сто баксов, горюшко, - весело распорядился Котовский.– Эх ты, знаток человеческой природы... После пары ковшей браги любой озабоченный не к девке полезет, а водичку сначала сольет...
Шофер с убитым видом протянул ему денежку. Бородатый уже возвращался из-за кедра, временами сбиваясь с направления, но все же стойко держа курс на дымящую печурку.
Собственно говоря, это был не доцент, а целый профессор со звучной фамилией Буряковский, самый здесь главный, из-за которого они и маялись самым пошлым бездельем...
Как выяснилось по прибытии, свои обязанности здешнего главнокомандующего профессор исполнял весьма даже своеобразно: он завел в своей командирской палатке двадцатилитровый бидон браги, каковую и истреблял, не особенно оглядываясь на время суток, а руководствуясь лишь стремлением не дать себе засохнуть - в полном соответствии с телевизионными поучениями. Легко догадаться, что эти их археологические раскопки проходили как бы сами по себе, без всякого участия отца-командира. А потому он понятия не имел, на каком из трех участков сейчас находятся подчиненные ему гробокопатели. Поскольку участков имелось три, и разбросаны они были на паре сотен квадратных километров, самим разыскивать дочку Гвоздя не имело никакого смысла - попусту спалили бы горючее, колеся по неведомым стежкам...