Пираты с озера Меларен
Шрифт:
— Те тридцать, что сверх тысячи, — ответил без колебания охотник.
— А не жирно ли будет?
— Я бы мог получить и сотню, которую первым предложил, — задумчиво сказал охотник.
— Ну ладно, получишь тридцать.
— Меньше уж никак нельзя, — подтвердил Арон.
Эммануель глубоко вздохнул.
— Я покуда подержу коня, а вы с торговцем ударьте по рукам да получи свои деньги, — услужливо предложил охотник и бесцеремонно протиснулся между жеребцом и Эммануелем. Тот с неохотой отошел к стене,
— Теперь я. не отдам его, покуда не получу свою долю, — с насмешкой крикнул охотник вслед Эммануелю, но тот не обернулся.
Сидевший на дереве Силас обрадовался его словам. Охотник похлопал вороного по шее и попросил стоявших рядом посторониться.
— Мне думается, надо отвести его в тень, — сказал он и отвел коня под дерево.
Силас почувствовал, как мышцы у него под кожей напряглись, он изловчился и занял удобное положение почти на конце толстой ветки. Из слов охотника он понял, что наступил решающий момент.
— Только сначала я получу свои деньги, — сказал Арон, ласково поглаживая морду коня.
Силас и Хромой Годик поглядели друг на друга, пастух снял кожаную флягу с нароста на дереве и взвесил ее на руке. Она была тяжелая, точно деревянная, еще не совсем пустая.
Эммануель отошел от стены назад к лошади, держа в высоко поднятой руке серо-коричневый кожаный мешочек, чтобы все его видели.
— Теперь лошадь моя, — сказал торговец и потянулся, чтобы взять уздечку.
— Погоди-ка немного, пока я получу свое, — возразил охотник, отодвигая его локтем, и подставил Эммануелю ладонь, большую и глубокую, как блюдце.
Крестьянин сунул руку в мешочек и стал, торопливо отсчитывая монеты с жадным и подозрительным видом, выкладывать их на руку охотника. Звук ударявшихся друг о друга монет взволновал любопытных зрителей, они стали толкаться и протискиваться вперед, особенно напирали задние, кому совсем ничего не было видно.
— Считай вслух, — потребовал охотник, — чтобы после никто не говорил, что я взял лишнее.
— И чтобы ты не говорил, что тебе недодали, — согласился Эммануель и стал считать вслух так, чтобы все слышали, — … семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…
Вплотную рядом с крестьянином, почти наклонившись над его плечом, стоял Бартолин, лоб у него буквально распухал с каждой монетой, ложившейся на ладонь охотника. Силасу было хорошо видно, как вздувались жилы под топорщившимися, почти стоявшими дыбом волосами барышника. Точно такой вид был у него, когда Силас скакал по кругу на его диком жеребце, без сомнения, в этом человеке клокотал справедливый гнев. В душе он был совершенно уверен, что конь принадлежал ему, ему одному.
«Но это вовсе не так, — думал Силас. — Бартолин проиграл спор, хотя и не хочет это признать. Все равно конь мой, я его выиграл».
— …двадцать
— …тридцать.
Охотник зажал монеты в руке. Этого уже Бартолин не смог вынести. С ревом рванулся он вперед и, протянул руку через плечо Эммануеля, чтобы выбить деньги из руки охотника, порушить всю сделку.
— Это не по правилам, не по правилам, — кричал он, в то время как четыре руки пытались удержать его.
Тут Силас медленно скользнул на нижнюю ветку и, воспользовавшись этой суматохой, прыгнул вниз и благополучно приземлился на спину лошади.
Почувствовав тяжелый предмет, вдруг упавший ему на спину, вороной вздрогнул и высоко подпрыгнул на прямых, упругих ногах, так что сгрудившиеся вокруг люди в страхе подались назад. При виде Силаса, которого они сами посадили в старый рассохшийся челнок Пепе, их словно хватил паралич, и они потеряли дорогие секунды, не веря своим глазам и не понимая, в самом деле это он или их постигло наказание господне.
Но тут же опомнившись, они бросились к лошади, явно собираясь стащить его на землю. Силас поднял вороного на дыбы, обороняясь от них. Дело касалось его жизни и свободы, и его ничто не остановило бы, даже если бы у многих в этой толпе оказались сломаны руки и отдавлены ноги.
Глава одиннадцатая
Силас не одинок
Силас сжал ногами бока вороного, и конь взвился, готовый помчаться по улице.
Но тут Бартолин снова рванулся вперед, чтобы удержать лошадь. Силас не подобрал уздечки, и маневр барышника наверняка удался бы, если бы как раз в этот момент ему в голову не угодила увесистая фляга Хромого Годика.
Этого барышник уже не выдержал. Не издав ни звука, он повалился на сутулые спины стоявших рядом крестьян, грузно сполз вниз и упал им под ноги. Даже женщины, галдевшие так громко, что им то и дело приходилось прикладывать руку к уху, чтобы что-нибудь расслышать, замолчали при виде всадника, атакующего мужиков. Бартолин лежал на земле как мертвый.
— Видали? — дерзко спросил Силас.
Все молчали. Никто не заметил, откуда упала фляга, но ясно было, что сделал это не Силас.
— Он проиграл мне коня на спор, он сам это хорошо знает, и ты знаешь! — надвинулся Силас на Эммануеля, так что тот в страхе попятился.
— Все знают, что конь мой.
Силас с угрозой глянул по сторонам.
— Если только еще кто-нибудь шевельнется, чтобы отнять у меня коня, будет лежать рядом вон с тем, — и он выразительно ткнул пальцем в сторону, где неподвижно лежал Бартолин. Крестьяне с опаской покосились на расползавшееся по щебню темное пятно возле его лица.