Пища любви
Шрифт:
— Бери рецепты попроще, и ты не ошибешься, — уговаривал он. — Борись с искушением сделать все по-своему. Знаю я вас, молодых поваров. Вечно вы спешите.
Когда Бруно, взяв свои бумажные свертки, шел обратно в Трастевере, эти слова звучали у него в ушах.
Окончательное меню во многом согласовывалось с советом старика. Antipasto была классическая римская — fritto misto, малюсенькие кусочки субпродуктов, включая мозги и печень, с улитками, артишоками, яблоками, грушами и размоченным в молоке хлебом, все обжарено в яйце с панировочными сухарями. После закуски шло primorigatoni alia pajata, макароны с внутренностями новорожденного
В его душе счастье и грусть перемешались, как желток и белок, взбитые для омлета. Ему было больно оттого, что Лаура никогда не будет ему принадлежать, но он был рад, что может готовить для нее. И он уже не мог понять, где кончается грусть и начинается счастье.
Подходя к дому Томмазо, Лаура еще на улице почувствовала сильный и довольно примитивный запах. Она остановилась, закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Запах был сложный и острый, как у старого портвейна, но было в нем что-то плотоядное. Лаура даже вздрогнула. Запах был какой-то дурной, почти тухлый — улицу наполняла мускусная, грубая сладость, отягощенная гвоздикой и чесноком. У Лауры затрепетали ноздри, рот наполнился слюной. Она распахнула дверь, ведущую во внутренний дворик, и быстро поднялась по ступенькам.
Дверь квартиры ей открыл сосед Томмазо.
— Привет, — сказала Лаура — Томмазо дома? — И улыбнулась Бруно, который был ей симпатичен.
— Он вносит последние штрихи в ваш будущий обед, — сообщил Бруно — Заходи.
Дверь в кухню была закрыта, из-за нее раздавались проклятия и ругань на итальянском языке.
— На твоем месте я бы туда не ходил, — стесняясь, предупредил Бруно — Он немного не в себе, когда готовит. Сама понимаешь, он любит, чтобы все было идеально.
Его слова сопровождались оглушительным звоном посуды.
— Наверно, это очень трудно — следовать рецепту.
— Иногда да, но гораздо труднее быть шеф-поваром, а не просто соединять ингредиенты.
— В самом деле? Как это?
Бруно смутился.
— Это как разница между пианистом и композитором, — наконец сказал он — Пианист, конечно, личность творческая, но он всего лишь выражает мысли человека, который дает жизнь мелодиям. Быть поваром — то же самое, что быть пианистом и претворять в жизнь чужие идеи. А шеф-повар — он как композитор. К примеру, все блюда, которые ты будешь есть сегодня, приготовлены по традиционным римским рецептам. Но если бы мы пользовались только старыми рецептами, ничего в них не добавляя, римская кухня перестала бы быть традицией и превратилась в историю, в нечто мертвое. Эти блюда совершенствовались веками, но лишь благодаря тому, что люди пробовали новые ингредиенты, новые сочетания, отказывались от неудачных вариантов и брали за основу удачные. Так что мы в долгу перед шеф-поварами прошлого, ведь именно благодаря им мы можем экспериментировать, даже если имеем дело с самыми священными традициями.
Лаура завороженно
— Возьмем одно из тех блюд, которые ты будешь сегодня есть, fritto misto. Старый мясник, продававший мне мясо, настаивал на том, что нужно готовить его по старому рецепту. Скажем, мозги всегда тушили с овощами, потом остужали, резали и жарили в кляре. Но кляр мало чем отличается от японской темпуры, а темпуру подают со сладким чили и соевым соусом. Так почему бы не приготовить итальянский вариант этого блюда, например с моденским уксусом вместо соевого соуса, и посмотреть, что получится… — Бруно замолчал на полуслове, внезапно осознав, что его заносит. Он не только возбужденно размахивал руками, но и напрочь позабыл о том, что Томмазо изображает из себя шеф-повара. Бруно быстро вспомнил все, что говорил. Не сморозил ли он какую-нибудь глупость?
Но Лауру беспокоило совсем не это.
— Томмазо готовит для меня мозги? — скривилась она.
— И многое другое, чего ты никогда не пробовала, — спокойно сказал Бруно, — Мозги, печень, потроха. Ты просто должна доверять… — Он хотел сказать «мне», но, сделав над собой невероятное усилие, продолжил: — …доверять Томмазо. Он знает, что делает, а попробовав, ты будешь знать, что это великолепно.
— Как в старой шутке: «Я никогда этого не пробовал, потому что не люблю».
— Именно. Надеюсь, когда ты все это попробуешь, для тебя это станет приятным сюрпризом.
— Может быть.
Лаура чувствовала себя несколько неуютно. Бруно смотрел на нее как-то странно, а речь его изобиловала непонятными паузами, во время которых он то впивался в нее взглядом, то смущенно отводил глаза.
Впрочем, она заметила, что, говоря о еде, он переставал смущаться. А когда смотрел ей в глаза, его собственный взгляд загорался страстью. Она решила вернуть его к предыдущей теме и сказала:
— Так это ты все покупал, а не Томмазо?
— Что?
— Ты сказал, что старый мясник продал тебе продукты.
— Я это сказал?
И Лаура сдалась. А еще через минуту Бруно пробормотал, что ему нужно идти. Он поднялся и направился к двери.
Из кухни раздался победный клич:
— Бруно! Кто сказал, что кесарю кесарево?
Дверь распахнулась, и появился Томмазо. Двумя руками он держал над головой салатницу, как будто это был кубок победителя.
— Puntarelle аl'acciuga по рецепту Томмазо, — провозгласил он и остолбенел. — Ой, Лаура Я не слышал, как ты вошла.
— Меня впустил Бруно.
— Он еще здесь?
— Нет, ушел.
— А, ну хорошо, — И тут Томмазо понял, что все еще держит в руках салатницу, — Очень сложный салат, — объяснил он. — Сначала нужно тонко порезать цикорий. Потом анчоусы, тоже нашинковать. Соль, перец, масло… Приготовить его правильно — целое дело.
— На словах не очень-то сложно. Не сравнить с другими блюдами, которые ты для меня готовил.
Лицо Томмазо сделалось серьезным.
— Видишь ли, в кулинарии самыми трудными всегда бывают простые вещи. Настоящий дзен.
— Ты говоришь как Бруно.
— Бруно? Да, я зову его философом от кулинарии. Конечно, он не очень много об этом знает, — быстро добавил Томмазо, — Понахватался отовсюду. Крошки со стола мэтра.
— А мэтр не собирается меня поцеловать?
Томмазо поставил салатницу на стол и поцеловал Лауру в приоткрытый рот, потом в шею, в подбородок, в глаза и в остальные части лица.